Предлагаем нашим читателям заключительную часть нашей беседы с отцом Александром Елатомцевым.

Отец Александр! Все же, выходя из стен православной школы, ребята попадают совсем не в православный мир…

Это экзамен на прочность. Сдавать его в любом случае приходится всем нам. Кстати, я не уверен, что поступать из православной школы сразу на Богословский факультет ПСТГУ будет всегда правильным.

Почему?

Сначала нужно повидать жизнь, столкнуться с тем самым неправославным миром. Набить шишки. И если ты выдержишь этот экзамен на прочность, тогда уже стоит готовиться к священнослужению.

Некоторые шишки делают невозможным принятие сана… Вы считаете, что такой риск тоже необходим?

Я сейчас говорю только о том, что выпускнику школы необязательно стоит сразу поступать в богословское учебное заведение. С другой стороны, Свято-Тихоновский университет готовит не только священнослужителей.

Значит Вы не против того, чтобы выпускник школы поступал в ПСТГУ, но полагаете, что в таком возрасте человеку еще рано принимать решение о том, что в дальнейшем он будет священнослужителем?

Да.

В этом плане сейчас в ПСТГУ сложилась оптимальная ситуация: есть Богословский факультет, на который мы принимаем молодых людей и девушек по результатам ЕГЭ, не спрашивая их о конфессиональной принадлежности, а есть ПСТБИ – духовное учебное заведение в рамках Богословского факультета. Поступающий туда молодой человек прямо заявляет, что он желает послужить Церкви в священном сане. Так что сейчас поступление на Богословский факультет не предполагает, что человек обязательно желает стать священнослужителем. У нас есть студенты, которые не планируют, во всяком случае в ближайшей перспективе, принимать священный сан.

Да, наверное, такая ситуация оптимальна. Кстати, двое наших прихожан, уже женатые молодые люди, поступили один на вечернее, а другой на заочное отделение ПСТГУ.

Я как раз и хотел Вас спросить: как быть с тем фактом, что у молодого человека, решившего поступать в ПСТГУ не сразу после школы, а несколько позже, повидав жизнь, получив какое-то светское образование, фактически нет возможности окончить ПСТГУ по очной форме? Ведь к моменту поступления он уже, вероятно, вступит в брак, станет главой семьи. Согласитесь, что вечернее и заочное образование – это некий компромисс.

Такова правда церковной жизни. Хороший пастырь, хороший настоятель – это не великой учености человек. Апостолов вообще Господь выбирал из рыбаков. Ученые, такие как апостол Павел, появились позднее. При этом я вовсе не утверждаю, что они Церкви не нужны. Но все же приходской священник – это скорее не ученый, а совокупность духовно-практических навыков. Необходимые ему знания он получит из церковных книг, из богослужения, в рамках заочной или вечерней формы обучения. А чем больше человек погружается в науку, тем дальше он от нерва приходской жизни.

В таком случае возникает вопрос: зачем вообще нужно будущих священников обучать древнегреческому языку, зачем их учить современным иностранным языкам?

Чтобы соприкоснуться с полнотой Церкви, чтобы люди «попотели», чтобы не совсем дураками были, чтобы свое невежество сознавали. Молодой священник – это человек, который забрался на такую вершину, с которой он может всех «поучать». Пусть он сознает, что «есть люди образованней меня» – это очень полезно. В противном случае появляется младостарчество: когда юный священник одинаково поучает и старушку-пенсионерку, и академика. Конечно мы сейчас затрагиваем такие вопросы, которые не имеют однозначного решения. Учиться, безусловно, надо, и лучше выучиться до того, как ты пастырем вошел в приходскую жизнь. Но, честно говоря, я сам не имею законченного высшего образования: окончил ПСТГУ со степенью «бакалавра», другой степени тогда институт не давал. И по сей день я так и не доучился до специалиста или магистра. Просто много читаю сам.

Все ли из того, чему обучали в институте, пригодилось Вам в вашем пастырском служении?

Пригодилось абсолютно все. Вплоть до иврита. Очевидный пример – занятия воскресной школы со взрослыми, это все «багаж» Свято-Тихоновского института, без этого «багажа» я был бы взрослой приходской публике не интересен.

Вы не жалеете, что окончили не семинарию, а Свято-Тихоновский университет?

Нет, не жалею. Наверное, из-за того, что я был студентом Свято-Тихоновского института, а не студентом семинарии, мне трудно судить о разнице между этими путями. Но я могу себе представить, что когда попадаешь в Лавру, то ты попадаешь действительно в благодатный мир. Соприкосновение с монашеской жизнью очень важно. Хотя у меня это тоже было, благодаря Валааму и Оптиной пустыни. Кроме того, я слышал множество разных анекдотов о семинарской жизни, даже от отца Дмитрия Смирнова. Он говорил, что на первокурсника семинарии сваливают огромное количество учебных предметов и добавляют к ним еще и церковные послушания. В итоге человек понимает, что это все выполнить невозможно. Но оказывается, что именно это состояние и является правильным для студента, то есть он должен понять, что все выучить невозможно. Возможно Божьей милостью выучить хотя бы что-то. Вот это ощущение малости своих сил, невыполнимости задач вкупе с необходимостью их решать, и есть самый главный навык, который формирует священника.

Поэтому вы полагаете, что студентов нужно загружать греческим языком и ивритом?

И поэтому тоже.

В сравнении с семинаристами наши студенты чистят снег довольно редко, хотя это тоже бывает. Но у них сейчас огромная учебная нагрузка. В частности, предполагается, что по каждому предмету они должны много самостоятельно читать, а времени у них едва хватает на то, чтобы срочно сделать домашнее задание к завтрашнему дню.

Наверное, учебная нагрузка у современного студента действительно больше, чем была у нас. Но я очень хорошо помню свое состояние, когда после ночной смены в больнице ты идешь сдавать зачет по греческому. Я тогда придумал для себя такое выражение: «Экзамен всегда должен быть победой: или над своим невежеством, или над своим тщеславием». Было очень полезно получать и тройки, двойки. Все это было одновременно задорно и интересно.

У нас до сих пор бывают занятные истории. Например, одному студенту, который сейчас, кстати, ведет курс латинского языка в духовной академии, преподаватель древнегреческого языка поставил двойку с таким объяснением: «Вы знаете древнегреческий на “отлично”, но сегодня больше “тройки” я Вам за Ваш ответ поставить не могу, поэтому я вам поставлю “двойку”, а вы придете и пересдадите на ту отличную оценку, которой вы заслуживаете».

Бывает так, что чем лучше у человека условия, тем на меньшее он способен.

С другой стороны, если условия совсем суровые, то он тоже вряд ли на многое будет способен…

Тут мы уже пустимся в слишком пространные рассуждения…

Пожалуй. Отец Александр, в начале нашей беседы Вы сказали, что сейчас вам довольно трудно, и, наверное, если бы Вы сейчас попали в ту ситуацию, в которой оказались, став настоятелем, задумав среди прочего строительство школы, Вы бы, наверное, со всем этим справились. Скажите, несмотря на усталость, Вы счастливый человек?

«Нет счастья на белом свете», нет его! Но есть какие-то другие параметры. Я с огромным удовольствием вспоминаю все, что было. Бывают какие-то моменты, когда хочется сказать: «Остановись мгновение, ты прекрасно!». Но при этом ты понимаешь, что этот миг пролетит очень быстро. Я сейчас остро понимаю, что искать надо чего-то большего, чем счастье. Я своей жизнью абсолютно доволен. Так что если «счастьем» называется то состояние, при котором человек не жалеет ни о чем, что сделал, то я счастливый человек. Просто ту радость, которая нужна человеку, я теперь избегаю называть словом «счастье».

Как сейчас происходит финансирование школы? И как на финансовом положении школы отразились последние события в нашей отечественной экономике?

Школа финансируется из многих источников. Во-первых, мы собираем деньги с родителей. У нас есть некая «себестоимость ребенка», которую мы у родителей просим, и оказывается, что не все родители могут эту «себестоимость» заплатить. Среди наших учеников есть сироты, которые учатся и ни копейки не платят – просто нашлись люди, которые им помогают. Мы научились получать все деньги, которые положены частному учебному заведению от государства. Это нам очень помогает. То есть если государство ведет себя по-честному и отдает эти деньги, то мы всегда сводим концы с концами. Иногда государство ведет себя не по-честному, бывают задержки и недофинансирование. Но ситуаций, чтобы нам не выплатили вообще ничего, не случалось. Конечно, мы обращаемся к нашим благодетелям – строиться школа может только за их счет. Сейчас мы испугались, что не успеем закончить постройку очередного корпуса, поэтому попросили денег у родителей наших учеников – ранее мы так никогда не поступали. В итоге удалось собрать полтора миллиона. Конечно, мы не смогли доделать все, но дело пошло.

Как формировался преподавательский коллектив? Что это за люди? Откуда они приходили к вам?

Поначалу я пытался искать здешних учителей, обращался в соседнюю школу. Но собрать полный коллектив не получилось. Сейчас у нас работают много учителей из Москвы, некоторые из них вернулись из стран бывшего Советского Союза. Здесь мы даем им возможность повышать свою квалификацию. Для нас принципиален профессионализм и культурный кругозор человека.

Зачем москвичу, если он квалифицированный профессионал, ездить в Подмосковье? Ведь у него есть возможность пойти в какую-нибудь частную школу в Москве, получать там очень высокую зарплату. Почему человек тем не менее делает выбор в Вашу пользу?

Просто люди приезжают сюда, смотрят на жизнь, которой мы живем, смотрят на здание, которое мы построили, смотрят на Валерию Феликсовну – нашего директора, может, на меня смотрят, и им это нравится. Наверное, всегда присутствует и доля авантюризма. Люди говорят: «Нам здесь интересно». А мы, со своей стороны, им всячески помогаем. Кто-то здесь снимает жилье, и мы помогаем человеку его найти. В общем, все держится на личном желании человека принадлежать нашему сообществу.

Слово «служение» будет слишком высоким?

А мы это слово употребляем. Мы его не боимся. Учительское служение очень непростое и очень ценное. У нас люди служат. Что-то им воздается в качестве жалованья, а что-то благодатью Божией, и «итоговый баланс» их устраивает.

Скажите, какие-то связи со Свято-Тихоновским университетом у Вас сохраняются?

Студенты Богословского факультета регулярно проходят у нас педагогическую практику. Была пора, когда меня звали в ПСТГУ вести семинары по нравственному богословию. Мне самому было бы это полезно: общаться со студентами, регулярно приезжать в ПСТГУ, но я, увы, просто физически не смог найти время. Сейчас стараюсь приезжать на актовые дни ПСТГУ, на богослужения – меня это очень духовно укрепляет.

В таком случае мы с Вами, надеюсь, увидимся осенью. Спасибо Вам, отец Александр, что уделили время для беседы!

Полагаю, что с некоторыми тезисами отца Александра можно поспорить: например с убеждением, согласно которому приходской священник – это не «человек великой учености». Все-таки в современном мире, на мой взгляд, к уровню образования пастыря предъявляются все более высокие требования, да и самому отцу Александру, по его собственным словам, хотелось бы получить, как он это определяет, полное высшее богословское образование. Однако тот путь, который прошел сам отец Александр, несомненно дал свои плоды – школа «Рождество» лучшее тому доказательство. Для того чтобы у наших читателей сложилось более полное впечатление об этой школе, мы задали некоторые из тех вопросов, на которые отвечал отец Александр, директору школы, чье имя неоднократно произносилось в ходе нашего разговора – Валерии Феликсовне Шварц.

Валерия Феликсовна, расскажите, пожалуйста, как вы стали директором этой школы?

История эта достаточно простая, хотя, можно сказать, промыслительная. Десять лет назад мы совершенно случайно встретились с отцом Александром на педсовете в одной из православных школ, куда меня пригласили на профессиональную экспертизу образовательно-воспитательного пространства. По образованию я филолог, можно сказать, что я педагогический, «школьный» человек, и главное занимаюсь негосударственным образованием в Москве с того момента, как оно появилось, то есть с 1990 г. Отец Александр был связан дружескими узами с этой школой, так мы и познакомились – мне сказали: «Вот, батюшка затевает школу в Подмосковье». Меня это очень заинтересовало. Он пригласил меня сюда съездить, я приехала, посмотрела, и мне захотелось попробовать помочь… Школа была тогда как почка, которая только должна была распуститься. Она переходила на стадию второй ступени и требовала приложения профессиональных сил. Мне захотелось попробовать, несмотря на все самые нерадужные предсказания, которыми меня снабжали коллеги. А кроме того, я вскоре почувствовала, что у нас с отцом Александром есть что-то общее – это было, наверное, самым важным. Первый год трудилась на правах «командированного» человека, а потом переехала жить сюда. Так что теперь я здесь и член прихода, и директор школы, и вся моя жизнь связана с этим местом.

Есть красивые идеи, но есть определенные требования, в том числе формальные, которые нужно соблюдать: к документации, к учебному процессу, к материально-технической базе...

Ну, с документацией, конечно, сложностей никаких не было, потому что документы нужно просто делать – оформлять все вовремя. Если ты к ним серьезно относишься, то они как-то вовремя начинают появляться.

Тяжело было приучать людей относиться к документам серьезно? Обычно вузовские преподаватели, да и школьные учителя, по-моему, воспринимают документально-бумажную работу как то, от чего хочется как можно быстрее отделаться.

Вы знаете, я отношусь к этому, как к профессиональной гигиене. Нельзя позволять, чтобы твое профессиональное пространство зарастало грязью, тогда тебе отплатится сторицей, и на твоей ниве будет много чего произрастать. А если относиться к этому спустя рукава, то постоянно будешь получать по затылку. Поэтому я не могу сказать, что мне было трудно это делать, для меня это абсолютно естественный процесс. Позже у меня появились тут замечательные помощники: завучи, которые сами блюдут это поле… Сейчас я почти не касаюсь этой стороны. Соблюдать правила несложно, сложнее всего было понять, какие правила устанавливать, потому что пространство православной школы было для меня новым, пространство государственной школы я знала прекрасно, и хотя я к тому времени была убежденно православным человеком, поначалу я набила достаточно большое количество шишек.

А в чем состояли сложности?

Очень трудно было заставить себя убрать душевную составляющую, потому что кажется странным, что люди, которые причащаются из одной чаши, исповедуют одну веру, могут при этом плохо друг к другу относиться, обманывать, не выполнять свой профессиональный долг; родители, которые приводят сюда детей из разных приходов, зачастую могут не разговаривать друг с другом, считая ту или иную семью стоящей за пределами добра и зла, хотя, как кажется, и те и другие – люди православные. Все это трудно было принять.

Как формировался коллектив? Как сюда приходили люди, как их отбирали, откуда они вообще приходят в Вашу школу?

Я привела с собой сразу троих, потом позвала еще несколько человек из числа своих знакомых. Причем люди начали из Москвы ездить сюда на электричках. Казалось бы, что это практически невозможно, однако, когда человек чувствует, что среда к нему чутка, когда ему здесь профессионально хорошо, он готов от многого отказаться ради любимой работы. Осталось также несколько человек, работавших здесь до моего появления. Это очень хорошие люди – они закладывали здесь основы.

Трудно было убеждать коллег прийти с вами сюда?

Знаете, те, кого нужно было убеждать, в итоге и не пришли. А те, кто поверил, почувствовал, – пришли и остались. Многие из них уже на пенсию ушли.

Вы говорили, что людей привлекает здесь возможность настоящей профессиональной самореализации, что им радостно приезжать на работу. Почему это так? Ведь с точки зрения стороннего наблюдателя есть масса неудобств: школа расположена в Подмосковье, добираться сюда из Москвы тяжело, в частной школе в Москве хороший профессионал может получать гораздо большую зарплату...

Я полагаю, что если ты не будешь своей собственной кровью насыщать то место, в котором живешь, оно не будет плодотворно. Мы же Богу служим, а значит надо предельно честно делать свое дело. Так что здесь у нас совершенно точно никогда не выживает ремесленный подход к делу: «Я здесь работаю, а по-настоящему живу я в другом месте». У нас так не получается.

Иной раз приходится встречать ситуацию, когда православная школа ощущает себя такой большой семьей, но оборотная сторона этого -постоянные проблемы, связанные с организацией учебного процесса…

Вы знаете, я считаю, что каждый человек достоин того, чтобы к нему относились с уважением, а это значит, в том числе, не тратить зря его время. Я сама не люблю, когда мое время транжирят попусту. Я стараюсь относиться к этому смиренно, но не люблю этого, потому и сама себе стараюсь подобного не позволять, и коллеги уже как-то привыкли, что все дела должны делаться четко и в срок. Форс-мажор может случиться, но исключение не должно становится правилом. Кроме того, я стараюсь не допускать в школе дурного провинциализма: наша школа находится в Подмосковье, но я считаю, что наши дети должны ходить в театры, бывать в консерватории, мы не должны замыкаться на местных проблемах.

Школа – это еще и место, где люди получают знания. Вам как директору надлежит повышать уровень образования в школе. Какие трудности здесь были и чего удалось добиться?

Удалось добиться главного – у нас нет в коллективе текучки вообще. У нас почти никто не увольняется. Это для меня очень большая радость. Есть стабильный коллектив, нет вакансий, нет ситуаций, когда какой-то предмет не преподается потому, что нет учителя. У нас только преподавателей английского языка в школе четыре человека, это, поверьте, очень много на 200 человек. Мы очень много учим наших молодых коллег, у нас постоянно проходит работа по повышению квалификации, которая позволяет не застаиваться на одном уровне. Что касается проблем: у нас очень мало учителей среднего возраста – это большая беда. Почти никто из них не хочет идти работать в школу. И, конечно, мы же не можем соревноваться с московскими зарплатами, у нас платят достойные деньги, но это не 70 тысяч в месяц. Но все же люди к нам приезжают, ведь они знают: их будут ценить. В том числе и беречь насколько возможно от бюрократического давления, которое в нашей системе образования сейчас огромно.

А как вы проводите границу между бюрократическим давлением и той документальной работой, которая должна быть добросовестна, как вы сказали?

То, что является сутью педагогической работы – журналы, планы работы, рабочие программы, работы с тетрадями – это то, что учитель должен делать неукоснительно, а вот все то, что учителю не нужно, а нужно вышестоящим инстанциям, контролирующим органам, мы стараемся делать с наименьшими потерями рабочего времени и с максимальной эффективностью. Часто эта работа выполняется завучами-методистами.

Вы говорите, что высокий уровень образования удается поддерживать благодаря подбору педагогических кадров, но в школе может быть иная проблема… Насколько я понимаю ситуацию в современной педагогике, для нее сейчас характерна презумпция, что если ученик не хочет учиться, то всегда виноват только учитель. Если количество оболтусов в классе превышает некоторую критическую массу, то даже самый талантливый педагог в этот класс сможет вложить значительно меньше, чем он мог бы при других условиях.

Это правда. Я не могу сказать, что у нас в школе очень высокий уровень образования. Ведь детей мы берем всех, даже особенных, но тех, у кого сохраняется какая-то интеллектуальная база. Поэтому я не могу сказать, что мы добиваемся каких-то очень высоких результатов. Мы закладываем хорошую базу, это наша задача. Подготовка же детей к учебному процессу – это все-таки зона ответственности семьи, мы не снимаем с родителей ответственность за то, как учится его чадо. Кроме того, мы считаем, что ученик не равен учителю: субординация в послушании и учтивости в школе должна быть обязательно. Добиваться этого становится все труднее и труднее, на это уходит очень много сил, потому что дети живут в современном мире и, приходя в школу, часто не понимают, почему им нельзя материться, почему не могут плеваться, зачем снимать шапки в помещении, почему им не разрешают на переменах воткнуть наушники в уши, если им этого хочется: ведь они никому не мешают. Наша ключевая фраза в таких случаях: «У нас так не принято». Не принято, и все.

Вы говорите, что не снимаете ответственности с семьи, то есть подход, согласно которому я плачу деньги за образование моего чада, и, соответственно, это ваша задача его образовать, у вас не допускается?

Не допускается, хотя это тоже непросто, потому что школа у нас, конечно, платная. Мы очень строгое учебное заведение, бывает, что отчисляем детей по той причине, что не находим общего языка с семьей. Так бывало на всех этапах нашей жизни и так есть и сейчас. Мы предлагаем найти другую школу, которая в большей степени подойдет ребенку. Ребенок же не может находиться в пространстве шизофрении – дома одни правила, а в школе другие.

У вас в прошлом году был первый выпуск. Помимо того, что ваши ученики сдавали единый госэкзамен, девятиклассники сдавали итоговую государственную аттестацию. Какие здесь сейчас у вас результаты?

Ну, про наших выпускников я могу говорить долго, это для меня большая радость, потому что на них проверялась одна моя теория, которую я раньше не могла произносить вслух, а теперь могу. Сейчас ведь невозможно оценивать школу по результатам так называемого ЕГЭ, потому что непонятно, сколько вложено репетиторского труда, а сколько школьного, так что это никакой не показатель работы школы. Из наших пяти выпускников трое поступили в вузы сразу на бюджетные отделения, двое поступили на платные отделения, но через год они были переведены на бюджетную форму обучения, так как сдали две сессии на «отлично». И для меня это было самым большим утешением, потому что я поняла, что мы научили их главному, научили учиться. Я сколько угодно могла рассказывать всем, что наши дети поступали без репетиторов, что они сдавали экзамены только на знаниях, которые они получали в школе. Но это, что называется, разговоры в пользу бедных. А вот когда дети приходят и говорят, что мы умеем писать конспекты, мы умеем слушать, мы умеем готовиться к занятиям, у нас все в порядке с практическими работами и семинарскими занятиями и мы через две сессии переведены на бюджет – это значит, что мы научили их главному, научили их учиться. Ну, а итоговую аттестацию в 9-м классе наши ребята сдают на более высокую оценку, чем та, которую они получают в ходе учебного процесса. Это значит, что мы держим неплохую планку

В заключение несколько статистических вопросов: скажите, сколько у Вас учителей и учеников?

У нас в школе 175 учеников, есть еще детский сад и подготовительная группа. Из 175 ребят примерно 80 учится в средней школе, остальные – в начальной. У нас 40 постоянных педагогических работников и около 10 совместителей – это весьма высокий показатель.

Огромное спасибо за то, что выкроили время для беседы.