Георгий Евгеньевич, в этом году в нашем издательстве вышла Ваша новая монография. Тема — Римская Церковь в эпоху арианских споров. Для человека, поверхностно знакомого с древнецерковной историей, ситуация выглядит так: все серьезные дискуссии в эту эпоху происходили на Востоке, Запад строго держался никейского исповедания веры, но при этом не был способен вникнуть в тонкости богословских дискуссий, а если он и вмешивался в восточные дела для поддержки православия, то делал это настолько топорно, что это вмешательство, как правило, ситуацию усугубляло. Может быть, еще кто-то вспомнит о том, что в связи с арианскими спорами на Западе впервые стали всерьез проявляться определенные претензии римского престола на довольно широкие властные прерогативы по отношению ко всей Церкви. Что нового по этой теме Вы предлагаете вниманию читателей в Вашей монографии?

Нельзя сказать, что этот стереотипный взгляд совсем уж неправильный, хоть он и требует значительных уточнений. Действительно, если говорить об участии Римской Церкви в арианских спорах, то в интеллектуальном плане лидирующей роли она не играла. Более того, первые два папы, активно выступавшие с никейских позиций (Юлий I и Либерий), развивали свою аргументацию в основном в канонико-дисциплинарном ключе: они не проясняли, в чем суть никейской веры и в чем заключаются ошибки ее противников. Особенно это заметно у папы Юлия, который весьма своеобразно перетолковывает каноническое наследие Никейского собора. Его волнуют два вопроса: первый — это вопрос об апелляции, о возможности пересмотра решений, принятых на региональных соборах, а второй — вопрос о переходе епископов с одной кафедры на другую. По поводу последнего вопроса: римские папы последовательно, на основании никейских канонов, держались мнения, что смена кафедры для епископа невозможна, при том, что, скажем, свт. Григорий Богослов считал эту норму устаревшей.

Римский престол в это время был одним из важных центров соборной активности: папа имел возможность созвать на собор несколько десятков епископов. При этом Римские соборы часто могли, в силу сложившейся политической ситуации, действовать независимо от императорской власти. Папа Дамас пользовался этим институтом довольно активно, хотя мы до сих пор не знаем, какое точно число соборов было при нем проведено в Риме.

Не менее важно, что в то время как на Востоке практически на всех важнейших кафедрах сменяли друг друга епископы из разных богословских лагерей, Рим (за исключением известной истории с папой Либерием) последовательно проводил проникейскую линию.

Означает ли такой дисциплинарный подход к вопросу то, что на Западе Никейский собор воспринимался как событие вселенского церковного значения? Ряд историков полагает, что данный собор в современном ему контексте представлял собой событие скорее политическое, чем церковное: император Константин устроил смотр епископату, беспокоясь о лояльности ему со стороны церковных лидеров, а значение собора как принципиального события с точки зрения богословской он приобрел значительно позже…

Уже в документах IV в. Никейский собор рассматривается, как событие, имеющее для Церкви вселенское значение. Но вопрос о мотивах его проведения относится к числу дискуссионных. Коллега из Польши Хенрик Пьетрас высказывал в своих статьях точку зрения, что созыв собора был приурочен к 20-летию правления императора Константина и для последнего не меньшую роль, чем проблема арианства, играл вопрос об унификации празднования Пасхи. Эту точку зрения он намерен аргументировать в готовящейся монографии: по его словам, она перевернет привычные представления о Никейском соборе.

Но все-таки, как это видно хотя бы из свидетельств о соборе Евсевия Кесарийского, основную роль на нем играли именно вероучительные вопросы. Другое дело, что в научной литературе широкое распространение получил тезис, что особую значимость, особенно на Западе, никейский символ приобрел после попытки императора Констанция достичь компромисса между противоборствующими течениями на Аримино-Селевкийском соборе. С этих пор «хороший» никейский символ стал противопоставляться «плохим» исповеданиям, утвержденных на Аримино-Селевкийском и Константинопольском соборах 359–360 гг. При том, что по числу участников Ариминский собор превосходил Никейский. Папа Либерий в ряде дошедших до нас текстов утверждал, что на последнем соборе имел место обман: епископы из окружения императора Констанция ввели в заблуждение остальных участников собора.

При этом один из аргументов со стороны Рима против Ариминского собора состоит в том, что его решения не были поддержаны римским епископом: собор проходил без участия папы или его легатов. Эта позиция формулируется в послании Римского собора (Confidimus quidem), который проходил уже при папе Дамасе на рубеже 60-х и 70-х гг. IV в. (точная дата неизвестна). Кстати: это послание — один из примечательных примеров использования латинской терминологии для выражения единосущия Лиц Святой Троицы (через единство субстанции). Но для моей монографии важнее то, что исходя из этого документа можно заключить, что уже тогда Рим считал, что ему принадлежит особая роль в общецерковной рецепции решений соборов, претендующих на вселенский статус.

Речь идет о необходимости рецепции со стороны Рима как одной из важнейших кафедр, без которой невозможна подлинная коллегиальность, наряду с другими ключевыми кафедрами (Александрийской и Антиохийской, например), или же Рим претендует на исключительный статус: Вселенский собор возможен без условной Александрийской кафедры, но невозможен без кафедры Рима?

Трудно сказать однозначно, но контекст говорит скорее в пользу второго варианта. Об особом положении Римской кафедры очень много сказано в посланиях и эпиграммах папы Дамаса. Да и вообще Рим именует себя Апостольским престолом (sedes apostolica) без какого-либо уточнения уже начиная с папы Либерия. При Дамасе такое именование становится устойчивой традицией: как утверждается в послании Римского собора 378 г., хотя Римский епископ и равен другим епископам по своему служению, но превосходит всех по прерогативам апостольского престола.

Вы упомянули об эпизоде с папой Либерием — это дежурный православный аргумент (среди прочих) против католического догмата о папской непогрешимости. Что произошло?

Папа Либерий хотел стать третейским судьей в деле свт. Афанасия Великого. Он призвал на собор в Риме свт. Афанасия для рассмотрения направленного против него в Рим обращения восточных епископов. Свт. Афанасий в Рим не поехал, опасаясь ареста по пути: вместо этого в 356 г. он скрылся от преследований императора Констанция II в. Египетской пустыне.

После Медиоланского собора 355 г., вновь осудившего свт. Афанасия, папа отказался принять его решения, чем вызвал гнев со стороны императора Констанция: папу арестовали и сослали во Фракию. От него добивались осуждения свт. Афанасия и признания ортодоксальности восточных епископов. При этом на Римскую кафедру император поставил антипапу Феликса. В результате Либерий осудил свт. Афанасия, ссылаясь на то, что святитель не приехал в Рим, когда папа его вызывал, а также подписал некую вероучительную формулу, принятую в Сирмии, об идентификации которой в науке до сих пор ведутся дискуссии. От ответа на этот вопрос зависит и наша оценка степени отступления папы Либерия от ортодоксии. Большинство немецких исследователей склоняется к тому, что это была так называемая вторая сирмийская формула — в ней находит выражение радикальный тринитарный субординационизм. Я же полагаю, как многие другие коллеги, что это была первая сирмийская формула, которую, при всех содержащихся в ней сомнительных моментах, можно интерпретировать и в православном смысле. Даже свт. Иларий Пиктавийский, который негативно отзывался о действиях папы, считал эту формулу православной.

Какова была роль арианского кризиса в развитии отношений Римского престола с западным епископатом?

Вопрос непростой… Внутри Италии папа стремился опираться на консенсус епископата, активно используя такой инструмент, как Римские соборы. При этом на Востоке Рим рассматривался как центр, через который можно налаживать связи со всем Западом. Так, например, Рим воспринимал свт. Василий Великий. Однако при этом на самом Западе значительная часть епископата не наделяла Римскую кафедру безусловным авторитетом: в IV—V вв. у Рима были трения с епископатом Галлии, Африки и даже Италии…

В 382 г. папа Дамас вместе с императором Грацианом попытались созвать новый общецерковный, по сути, собор в Риме. Точный состав собора, к сожалению, нам неизвестен, но среди участников были свт. Амвросий Медиоланский, епископ Аквилеи Валериан, епископ Сирмия Анемий, Августы Треверов — Бриттон, Фессалоники — Асхолий. Возможно, участвовал и карфагенский епископ. А вот большая часть восточных епископов собор проигнорировала. В своей монографии я привожу аргументы в пользу атрибуции этому собору такого важного вероучительного документа Римской Церкви, как Tomus Damasi. И большая часть исследователей склоняется к тому, что именно на этом соборе была принята по крайней мере третья часть Decretum Gelasianum, где говорится об особом значении в Церкви трех Петровых кафедр. Также утверждается, что Римская кафедра получила первенство не по соборному определению (вероятно, намек на 3-й канон II Вселенского собора), а по обетованию Самого Господа Петру, то есть это часть Божественного Откровения. Эта модель в каком-то смысле представляет собой компромиссный вариант. Риму пришлось учесть Петрово происхождение как минимум еще двух апостольских престолов на Востоке. Но, с другой стороны, этот документ показывает уже некоторые экклезиологические расхождения между восточным и западным епископами, хотя пока еще не артикулированные до конца. Пройдет 70 лет, и уже на Халкидонском соборе и сразу после него многие вещи будут обозначены более явным образом.

Насколько много Вам пришлось работать с источниками при подготовке этой монографии и на каких языках?

Источниковая база обширная — это и документы самой Римской Церкви, и разные церковно-полемические сочинения этого периода, церковно-исторические сочинения, эпиграфика, законодательство. Языки в данном случае — латинский и греческий. Практически все издано и в этом смысле доступно. Хотя и не все на современном критическом уровне.

А насколько все это доступно в России?

Это, конечно, большая проблема. Чтобы завершить эту работу, мне понадобилось довольно долго и самому поработать в западных библиотеках, и воспользоваться помощью коллег, которым я выражаю благодарность. Некоторые иностранные коллеги мне высылали литературу, многие аспиранты, в том числе нашего университета (хотя не только), любезно мне помогали в этом.

На каких языках существует литература по этой проблематике?

Понятно, что на русском почти ничего нет. Литература на основных европейских языках — английском, французском, немецком, итальянском. Особое значение имеют два огромных тома монографии «Roma Christiana», написанных, несмотря на латинское название, на французском языке Шарлем Пиетри. По римскому примату вообще много литературы на французском и итальянском. Хотя, например, непосредственно по истории арианских споров больше литературы на английском и немецком.

Насколько Ваша работа закрывает проблему, с Вашей точки зрения?

Я думаю, что эту проблему очень сложно закрыть. Она настолько актуальная, что, я уверен, что будут появляться новые и новые исследования. Поэтому, мне кажется, претендовать на закрытие проблемы, мягко скажем, неосмотрительно. Думаю, на тех же материалах могла быть написана другая работа, с другими выводами. Мы видим, что сейчас по этим вопросам между исследователями, в том числе и в России, ведутся дискуссии. Поэтому считать тему закрытой ни в коем случае нельзя.

Мне не очень удобно рассуждать о научной новизне, но все-таки скажу о нескольких моментах.

Во-первых, большое значение в рамках работы имеет первая контекстная глава, там высказываются идеи, которые я в дальнейшем тоже буду развивать. Первая из них, что арианский кризис — это, по сути, первый конфликт, который самими участниками осознается как конфликт Востока и Запада. Я целый параграф посвящаю раскрытию этого тезиса: на основании источников говорю о рефлексии о том, что такое Восток и что такое Запад в понимании людей того времени.

Во-вторых, я развиваю и во вводной, и в последующих главах идею о существовании двух моделей апостоличности (на самом деле их было больше). У священномученика Иринея Лионского наиболее рельефно сформулирована распространенная идея, что апостольское преемство и апостольское предание концентрируются в локальных Церквях, имеющих апостольское происхождение. Я называю это локально-исторической концепцией апостоличности. Параллельно с этим появляется концепция священномученика Киприана Карфагенского, в рамках которой любой престол рассматривается как престол Петра: каждый из епископов, при условии его ортодоксии, есть фактически наследник Петра. Можно назвать эту модель универсально-иерархической. Когда две эти идеи встречаются, то получается, что историческое преемство Римского престола по отношению к Петру есть основание для некоего особого иерархического статуса в качестве центра общения, источника единства по отношению ко Вселенской Церкви. Интересно, что этот синтез происходит впервые не в Риме. Я пытаюсь показать, что впервые эта позиция формулируется вполне определенно на Сердикском соборе 343 г., и она оказывается выражением чаяний значительной части балканского и в целом западного епископата, который ищет для себя в условиях арианского кризиса какую-то точку опоры. Рим лишь берет эту позицию на вооружение. Полагаю, это важно: идею римского примата нельзя списывать исключительно на властные устремления римских епископов. Конечно, они тоже имели значение, но был и определенный запрос в епископской среде на такое решение. Оно оказалось ответом (хотя, как покажет дальнейшая церковная история, представляющем определенные опасности для церковного единства) на реальные вызовы эпохи.

Ну и, наконец, я предлагаю типологию внутрицерковных течений в эпоху арианских споров. Традиционно исследователи выделяют различные течения по доктринальным критериям. Я же обращаю внимание на другое: есть большие соборы и большие группы епископов, которые себя ассоциируют с решениями того или иного собора, — никейцы, евсевиане, омии. В рамках таких «больших» течений нет полного доктринального единомыслия и даже часто устойчивой церковно-политической позиции. К никейскому течению можно отнести и Маркелла Анкирского, и Василия Великого, хотя Василий Великий считал Маркелла еретиком ничем не лучше Ария. Внутри этих макротечений, а в некоторых случаях, возможно, и за их рамками, формируются микротечения. Это небольшие консолидированные группы епископов, которые пытаются определять общий вектор ситуации в макротечении. Они находятся между собой в постоянном общении, переписке, собирают небольшие соборы. Вокруг Римского престола тоже сформировалось своеобразное микротечение, выражавшее свою позицию через Римские соборы. Историю этого микротечения и его позицию в арианских спорах я собственно и рассматриваю в работе.

Сейчас я разрабатываю тему микротечений на материале переписки свт. Василия Великого, в монографии же обозначены только самые общие моменты, связанные с кругом используемых авторами IV в. понятий, который можно связать с данным концептом. Существование таких групп воспринималось как само собой разумеющееся, и это, кстати говоря, другая экклезиологическая перспектива. Мы часто говорим о развитии церковного устройства в таких категориях как «первенствующие епископские кафедры», «митрополии», «юрисдикции», но нужно понимать, что реальная церковная практика имела и другую составляющую: противостояние различных церковных течений и ситуативный политический расклад сил имели не меньшее значение с точки зрения внутрицерковной коммуникации, чем формирование и фиксация в канонах «нормативной» системы церковной организации.

За чей счет этот банкет? Насколько это оказалось накладно с финансовой точки зрения и кто это все оплачивал?

Я получил грант на подготовку своей книги и некоторые сопутствующие научные разработки от Фонда развития ПСТГУ. Потом мы получили второй грант на коллективный проект для развития этой тематики — в нем участвуют мои коллеги: отец Димитрий Пашков, Ольга Николаевна Изотова, Антон Владимирович Анашкин, Лев Всеволодович Луховицкий и студенты — Николай Антонов и Дарья Грунюшкина. Так что работа продолжается.

Есть ли уже какой-то отклик на Вашу монографию в научном сообществе?

Пока нет. Есть отзывы рецензентов, причем критические: тема довольно дискуссионная. Я специально подбирал рецензентов так, чтобы они могли посмотреть на мою работу с разных точек зрения. Отец Павел Ермилов, например, был концептуально не согласен с целым рядом выводов. Александр Андреевич Королев тоже придерживается иных взглядов на проблему: история папства — это одна из областей его исследований. Если отец Павел сводит к минимуму основания римского первенства, считая догматически неверным вообще говорить о вселенском уровне церковной организации, то Александр Андреевич говорит о том, что уже применительно к IV в. можно, в каком-то смысле, говорить о вселенской юрисдикции римского папы. Раздел о триадологии я посылал Алексею Руслановичу Фокину — от него я тоже получил ряд ценных замечаний, причем опять-таки в полемическом ключе. Я благодарен всем коллегам за отзывы, при этом отдельно должен отметить Антона Владимировича Анашкина, который выступил в роли редактора. Ну и, конечно, было приятно получить отклик от нашего декана: отец Павел Хондзинский прочитал мою работу, и она вызвала у него интерес.

Я правильно понимаю, что целый ряд затронутых Вами проблем могут стать темами новых исследований?

Конечно! Надеюсь, что кто-то из студентов старших курсов захочет поучаствовать в дальнейшей разработке затронутых проблем. Я готов поделиться тем материалом, который удалось уже наработать в рамках данного проекта.