Антон Владимирович, с детства ли Вы в Церкви, когда Вы были крещены, с какого времени православная вера стала осознанной частью вашей жизни?

Крещен я был на первом году жизни, произошло это в Луганской области, в селе Яновка. Церковную жизнь моя семья не вела, но какая-то тяга к Церкви все-таки присутствовала. Ходили в храм на Рождество, на Пасху, но я не помню, чтобы в детстве меня водили на причастие. При этом, поскольку я родился во Владимире, где много православных храмов, я с самого детства окунулся в церковное пространство: белокаменные храмы XII, XIII веков меня всегда впечатляли и мне нравилось это церковное искусство.

Вы учились в обычной школе?

Так получилось, что до 8-го класса я сменил три-четыре учебных заведения. Это было связано с географией работы родителей. Я из семьи газовиков. В моей семье так сложилось династически, что они занимались прокладкой газа по территории Советского Союза. Бабушка до конца своей жизни трудилась на этом поприще, дедушка большую часть своей жизни тоже провел в этой отрасли, работал долгое время за границей. Мои разъезды в детстве были обусловлены именно этим. В какой-то момент в семье решили, что нужно где-то осесть, и мы вернулись во Владимир. Сначала я учился в обычной школе, а по окончании 7-го класса поступил во Владимирский кадетский корпус

Почему?

Причин тут много: у меня с детства была тяга к военному делу, которое казалось мне привлекательным и романтичным. Кроме того, это было непростое время, страна «отходила» от лихолетья 90-х. И родители, оберегая меня от возможных неприятностей, предложили пойти в кадетский корпус. Возраст тоже был достаточно сложный. Несмотря на то, что я учился на «отлично», я был хулиганом, иногда возникали какие-то проблемы. И предложение родителей я принял с радостью. Так я поступил в кадетский корпус, который находится во Владимирской области, на территории закрытого административно-территориального объединения «Радужный». В одной из воинских частей, на территории которой располагался Корпус, на протяжении четырех лет я проживал на казарменном положении.

А перестройка на казарменное положение проходила безболезненно?

Нет, конечно, это всегда болезненно. Я там не встречал ни одного ребенка, у которого это прошло бы легко и просто. Ребята помладше это как-то легче переживают, а в 8-м классе это сложнее, первые месяцы мне было очень тяжело. Многие не выдерживали, и родители были вынуждены их забирать.

Оглядываясь назад, что хорошего и что плохого было в обучении в кадетском корпусе?

Плохого там хватало, но это было связано больше с тем, что это учебное заведение закрытого типа. В таких школах есть то, что называют дедовщиной. Местами даже страшно было: у детей это выражается очень агрессивно. Вместе с тем это закаляло, если не переходило грань разумного. Были и свои прекрасные традиции: там я научился держать слово, за каждое слово приходилось отвечать. Из самых ярких впечатлений — это дружба. Со многими соучениками я поддерживаю самые теплые отношения, несмотря на то что наши жизненные пути разошлись.

Как обстояло дело с уровнем образования?

Я не сказал бы, что оно было блестящим. Когда я готовился поступать в вуз, я понял, какие были пробелы в образовании. Меня очень беспокоили языковые дисциплины, потому что я хотел получать образование в области иностранных языков. Я сравнивал уровень подготовки абитуриентов из обычных или даже специализированных школ и свой собственный. Им я, конечно, уступал.

Почему же Вы в итоге поступали в Свято-Тихоновский университет? Какие еще были варианты?

Начиная с 10-го класса я пришел к осознанному решению, что кем бы я ни стал по профессии, она должна быть связана со служением отечеству. Естественной мыслью было поступать в военное учебное заведение: я думал о Рязанском воздушно-десантном высшем командном училище. В силу определенных обстоятельств я не смог туда поступить, причем это не было связано с плохой подготовкой или физическими данными. Когда я понял, что не могу туда поступить, моя жизнь, как мне казалась, рухнула. Мы с родителями стали подбирать варианты других гражданских вузов, среди которых был и Свято-Тихоновский университет. Его предложила мама.

До этого момента Вы о его существовании не знали?

Нет, я не знал ничего. Это был 2004–2005 год, и интернетом я тогда не пользовался: живя во Владимире, было трудно что-то узнать.

Почему гражданские вузы, а не какие-нибудь другие военные, ведь их тоже довольно много?

Это было уже моим решением: если не в Рязань, то только в гражданские вузы. Тогда папа произнес важные для меня в тот момент слова, что можно служить отечеству и на гражданке. И Свято-Тихоновский мне показался наиболее подходящим по моему духу и настрою. Изначально я подавал документы на Филологический факультет, но в итоге поступил на отделение древнехристианской письменности. Подавать документы на это отделение мне предложил отец Константин Польсков, наш нынешний проректор по научной работе. Он соблазнял перспективой чтения святых отцов, помимо Гомера, Вергилия и других античных авторов. Мне это мало что тогда говорило, но его слова на меня подействовали и я перенаправил документы именно сюда.

Я правильно понимаю, что процесс сознательного воцерковления связан с учебой в Свято-Тихоновском?

Все-таки нет, начало было положено ранее. Так получилось, что в 9-м классе я сильно повредил руку. Речь даже шла о возможной ампутации — это произвело на меня сильное впечатление. Никакого утешения и надежды нигде, кроме как в храме, я найти не мог. Эта ситуация и заставила обратиться к вере уже более осознанно, хотя мои младшие братья и сестры учились в православной гимназии во Владимире. Их становление как христиан проходило на моих глазах, а поскольку у меня были с ними теплые отношения, это отчасти влияло и на меня. Но в силу того, что учился я в кадетском корпусе, я не мог принимать активного участия в церковной жизни. Увольнительные были очень короткими и я не мог посещать храмовые службы.

Почему младшие братья и сестры пошли в православную гимназию?

Это было связано, конечно, с мамой. Она работала учителем в гимназии. И неудовлетворенность обучением в общеобразовательной школе вынудила ее перевести детей в гимназию.

Как проходил процесс адаптации на первом курсе учебы в ПСТГУ? Какие были сложности и были ли они вообще?

Сложности, как и у всех студентов, конечно, были. Но подготовка в кадетском корпусе мне определенно помогла, потому что выработалась установка на работу. Сказали «надо», значит, надо выполнять. Было тяжело — некоторые вещи были непонятными. Но вместе с тем я ведь учился на факультете не один, было много ребят, которые воцерковлялись значительно раньше меня. Такая взаимопомощь и поддержка помогали. Но если говорить об учебном процессе, было тяжело. Первый курс, по крайней мере первый семестр, это ежедневная зубрежка и подготовка к занятиям по греческому и латинскому до глубокой ночи, постоянная усталость. Но внутренний императив, что сделать это надо, побуждал меня работать.

Были любимые и нелюбимые предметы? Какой предмет был самым сложным?

Сходу сложно сказать. Может быть, на первых курсах это была историческая литургика. Мое воцерковление проходило довольно поздно. Какие-то реалии, известные моим сокурсникам, были новыми для меня, а чтобы понимать проблемы, о которых нам рассказывали, нужно было хорошо знать нынешний чин богослужения.

А был любимый предмет?

Какой-то один предмет назвать сложно. Нравились языки: латинский, древнегреческий, нравилось чтение древних авторов. Такая любовь рождалась преподавателями, с которыми мы занимались. Интересна была история Церкви, которую нам читали отец Димитрий Пашков и Павел Владимирович Кузенков. Они смогли привить интерес к этой дисциплине. И даже свою преподавательскую карьеру я начинал не только как преподаватель древних языков, но и как преподаватель церковной истории. Свою дипломную выпускную работу писал тоже на кафедре истории Церкви и канонического права.

Вы филолог-классик. Как профессионал Вы можете оценить, например, качество аргументов против точки зрения, согласно которой Послание к Евреям написал непосредственно сам апостол Павел. Тем не менее, заходя в храм, Вы слышите: «Ко евреям послания Святаго Апостола Павла чтение». Скажите, пожалуйста, как Вы для себя решаете подобные проблемы?

Мне как человеку, который занимается специфическим периодом в истории византийской филологии и истории Византии (с XI по XV вв.), с такими вопросами встречаться не приходится. Наверное, если бы передо мной возникали такие вопросы, я бы всякий раз пытался трезво оценить границы современной гуманитарной науки. Я уверен, что пока еще наука не способна ответить на все вопросы, всегда остается место для какой-то тайны. Мне кажется, это дает возможность укрыться от диктата позитивистской науки.

С Вашей точки зрения, от науки стоит укрываться?

Прятаться не нужно, но необходимо всегда оставлять место для тайны. Осознание ограниченности своих сил как исследователя, по-моему, четко должно указывать на то, что место для тайны все равно остается и что ты еще далеко не все можешь достоверно познать на данном этапе.

Это разные подходы. Можно сказать, что наука пока не доросла до того, чтобы разрешить все вопросы, но в принципе в перспективе может дорасти, а можно сказать, что наука в принципе не способна до конца решить некоторые вопросы.
Я уверен в справедливости последнего. Конечно, если говорить о теологии, то здесь все даже более очевидно, поскольку мы занимаемся исследованием проявлений Бога в мире и неминуемо сталкиваемся с тем, что Бог как субъект исследования все время ускользает, потому что он трансцендентен миру. Я в этом случае даже не вижу проблемы. Бог не может быть объектом научного исследования.

Объектом богословского исследования является Бог, Его проявления в мире, или конкретные тексты?

Конечно, когда мы говорим о науке, мы должны говорить о чем-то таком, что представляет собой материал, который можно исследовать. Таким образом, мы в любом случае прежде всего сталкиваемся с текстами, если мы говорим об исторической науке. Здесь филология, о которой мы говорили, играет непосредственную роль в оказании поддержки остальным дисциплинам. Она оказывается вспомогательной дисциплиной.

Как Вы из студента превратились в преподавателя?

По окончании университета я поступил в аспирантуру ПСТГУ по классической, византийской и новогреческой филологии. Заведующий кафедрой древних языков и древнехристианской письменности Юрий Анатольевич Шичалин предложил мне взять курс по греческому и латинскому языкам у существовавшего тогда отделения философов. Я охотно взялся за этот курс и преподавал там в течение всего времени существования этого отделения.

Вам было тяжело перестроиться со студенческой логики на преподавательскую? Бывает, что человек блестяще владеет языком, но при этом не очень понимает, как подступиться к обучению других.

Мне казалось, что у меня этот процесс проходил легко. Я был очень молодым специалистом, только что выпустившимся студентом и мне, наверное, было проще, так как я понимал трудности, с которыми могут сталкиваться студенты при изучении древних языков, я еще прекрасно помнил эти проблемы. Вхождение в роль преподавателя, как мне кажется, проходило у меня без особого труда: уже начиная с пятого курса я преподавал в одном из московских институтов по предложению семьи Фёдоровых: у них дома я занимался латинским языком с Николаем Алексеевичем.

Уже окончив университет, Вы помимо преподавательской деятельности занимались и административной работой. Как в Вашей жизни возникли эти обязанности?

Действительно, когда я учился на первом курсе аспирантуры, я поступил на работу в научный отдел нашего университета. Я не могу сказать, что этому предшествовала какая-то интересная история: я искал работу, которую можно будет совмещать с учебой в аспирантуре и с преподаванием в университете. Выбор небогатый, потому что при таких условиях меня за пределами университета никто не ждал и я с удовольствием принял предложение отца Константина Польскова, когда оказалось вакантным место в этом отделе.

Сейчас Вы занимаете должность заместителя декана Богословского факультета по научной работе. Расскажите, пожалуйста, каков круг Ваших обязанностей и каков участок работы, за который Вы отвечаете, какова зона Вашей ответственности?

Если говорить кратко, то можно сказать, что в мои обязанности входит организация и обеспечение научной работы на Богословском факультете в разных направлениях. Прежде всего речь идет о поддержке проведения научных мероприятий, конечно, в первую очередь о конференциях, таких как ежегодная Богословская конференция, ежегодная студенческая конференция Богословского факультета. Между прочим, если говорить о конференциях, то, в отличие от других факультетов, на нашем факультете она проводится в две сессии — осеннюю и зимнюю. Богословская часть этой конференции в свое время так разрослась, что в университете возникла необходимость развести все проводившиеся секции по двум сессиям. Последние годы осенняя сессия связывается с Актовым днем университета: мы как бы подстраиваемся под 18-е ноября.

Какие проблемы нужно Вам в связи с этим решать?

Мое участие сводится к сбору заявок на проведение заседаний соответствующих секций осенней и зимней сессий конференции, взаимодействие с управлением по научной работе по этой линии, кроме того, по результатам этой конференции мы готовим ежегодный сборник. Всякий заместитель декана по научной работе является ответственным за все заседания секций, которые проходят у него на факультете, и по сути он является ответственным редактором поступивших материалов. Я отвечаю за проведение этих мероприятий: за подготовку аудиторий, оснащение их необходимой аппаратурой, решаю вопросы допуска в здания, освещения конференции на сайте университета, а иногда даже на каких-то социальных интернет-площадках. Это если не углубляться в детали…

Мне видится, что в этой работе можно условно выделить две стороны: взаимодействие с людьми и взаимодействие с бумагами. Каков удельный вес «бумажной» работы и общения с людьми в Ваших обязанностях?

Мне, конечно, сложно так сразу сказать, какой процент времени отнимает общение с коллегами, а какой подготовка документации. Думаю, они примерно равны.

От чего Вы больше устаете, а что, наоборот, Вам дается легче?

Не могу сказать, что я уж так устаю от общения или от подготовки документов. Подготовка документов всегда отнимает больше времени, так как речь все-таки идет о строго формализованном процессе. Когда ты имеешь дело с конкретными формами, в которые нужно вписываться, выполняя определенный регламент, это, конечно, отнимает время. Необходимо, чтобы «сырой» документ приобрел приличный вид, который можно рекомендовать для передачи в соответствующие органы. Возможно, это отнимает больше времени. В то же время я прекрасно понимаю, что подготовка разного рода отчетов это не просто отписка, не бумага ради бумаги — это то, что позволяет нам мониторить ситуацию на факультете. Благодаря таким отчетам мы можем отследить научную активность сотрудников факультета в разные периоды. Благодаря различным формам этих отчетов мы, возможно, даже можем установить причины изменения какой-то динамики. Поэтому, с одной стороны, отчеты это обременительно, но, с другой стороны, это крайне полезно для нас же самих.

Что все-таки приносит больше удовольствия — преподавательская работа или административная?

Мне нравится и то, и другое. Именно поэтому в свое время я не ушел с головой в преподавание.

Вы говорили, что, еще учась в кадетском корпусе и думая о дальнейшем жизненном пути, не мыслили себе этот путь без служения отечеству. Как сейчас Вы ощущаете, реализуется ли это служение отечеству в Вашей жизни?

Безусловно, я считаю, что реализуется: отечество для меня — это не какое-то абстрактное явление. Я не отношусь к людям, для которых отечество может быть исключительно небесным, а здесь на земле отечества у них нет! Есть то, что происходит здесь и сейчас: есть люди, которые меня окружают, и если я могу оказать им помощь, то для меня это и является выражением моего служения отечеству.

Я несколько огрублю вопрос. Отечеству в земном измерении нужны космические баллистические ракеты, пушки, танки и научно-технический прогресс, к которому гуманитарии на первый взгляд отношения не имеют.

Как мы с Вами понимаем, это лишь на первый взгляд.
Давайте посмотрим глубже. Мое глубокое убеждение, что всякому научно-техническому прорыву предшествует серьезная гуманитарная проработка. Можно открыть любую энциклопедию и, посмотрев биографии выдающихся русских деятелей XIX и XX вв., мы обнаружим, что у большинства из них кроме технического образования в университете была и серьезная гуманитарная подготовка. Многие из них обучались в классической гимназии, где изучали греческий и латынь, и через эти языки как инструмент они приобщались к великому наследию, которое нам оставила Античность, сформировавшая европейскую цивилизацию, частью которой являемся и мы. Для меня проблема, которую подняли Вы, лежит в этой плоскости.

Современный мир идет по пути дифференциации и узкой специализации. Это оправдывается тем, что объем технических знаний во всех без исключения естественных науках в ХХ веке очень серьезно возрос: для того чтобы освоить этот объем, необходимо время, которое как раз освобождается за счет того, что классические предметы из образовательного горизонта потихоньку исключаются и специализация предлагается порой уже в школе…

Я, пожалуй, с Вами соглашусь, но, как мне видится, наша задача помогать такому важному явлению, как классическое образование, возрождаться. Себя как выпускника классического филологического отделения я тоже вижу частью этого движения.

С Вашей точки зрения, к чему себя должен морально и психологически готовить идеальный абитуриент, поступающий на Богословский факультет на специальность «классическая филология»?

Первое, что приходит в голову и что, кажется, само-собой разумеющимся, — это внимательность и усидчивость. Изучение языков без этих качеств, на мой взгляд, попросту невозможно. Даже если человек бесконечно одарен, при изучении древних языков без этих составляющих он неминуемо пропадет. Конечно, это не единственные необходимые качества, но они нужны — без них в классическом языкознании достичь каких-нибудь результатов невозможно. Наскоком их взять не получится.

Довольно часто встречаешься с точкой зрения, согласно которой качество абитуриентов, а следовательно и студентов, год от года падает. Какова Ваша точка зрения?

Я думаю, все-таки это не так. Мне кажется, что просто студенты становятся другими. Обстоятельства, которые возникли сейчас, отличны от тех, которые были, когда я поступал в университет. Новые обстоятельства заставляют меняться и сам университет. Я бы не стал говорить, что студенты стали хуже или лучше. Возможно, они в чем-то прогрессивнее, чем те абитуриенты, с которыми поступал я. Вероятно, мы в каком-то смысле были даже более инфантильными, чем нынешние студенты. Например, я понимаю, что во время учебы в университете мы не были настолько требовательными к учебному плану, могли не знать, что нас ждет на четвертом курсе, нам даже в голову не приходило, что можно познакомиться с учебным планом. Мой опыт говорит, что студенты стали более требовательными, они хотят понимать, что их ждет на каждом этапе обучения.