Практики занимают особое место в ПСТБИ: никакие теоретические занятия не могут заменить живого общения с людьми, а ведь именно такое общение является вторым по значимости, после совершения богослужений, аспектом в священнической деятельности. Причем часто священник не может не то что выбрать, а даже заранее предположить, с каким именно человеком он будет разговаривать. Среди «проблемных» групп потенциальной паствы особое место занимают заключенные, и не только те, к кому сам священник приходит в места лишения свободы, но и те, кто, освободившись из этих мест, сам приходит в храм за помощью. Сегодня мы поговорили о практике по тюремному служению, которая проходит на 5-м (выпускном) курсе ПСТБИ, с двумя студентами — чтецом Александром Требитшем и Михаилом Симчуком. Причем последний собеседник выступал в этом году сразу в двух качествах — сам проходил практику и курировал прохождение своими коллегами в качестве сотрудника учебной части Института.

Зачем будущим священникам в обязательном порядке проходить практику тюремного служения?

Александр Требитш: Человек, став священнослужителем, может быть поставлен перед фактом: ему могут дать такое послушание — окормлять тюрьму, а человек, никогда не бывавший в тюрьме, может испугаться этого даже больше, чем стоит. Вы же понимаете, у страха глаза велики. Человек может руководствоваться какими-то мифами, превратным общественным мнением.

Михаил Симчук: Помимо очевидного смысла — священник, даже не служащий в тюрьме, может встретить бывших заключенных среди своих прихожан — есть и слова Спасителя в притче о Страшном суде: один из критериев, по которому праведники в этой притче отделяются от грешников: «…был в темнице, и вы посетили Меня» (ср.: Мф. 25:36).

В каких заведениях студенты проходят эту практику?

М.С.: Место прохождения практики — следственный изолятор № 3, который находится в Москве, рядом со станцией метро Полежаевская. Пастырским окормлением людей, содержащихся там, занимаются в том числе клирики храма Живоначальной Троицы на Грязех. К нему приписан храм, расположенный на территории изолятора. Наши студенты помогают в организации служб на территории СИЗО, исполняют послушания алтарников и чтецов, а когда идет исповедь, общаются с заключенными. Поскольку объект режимный, там существуют весьма строгие правила. Личные вещи мы оставляем на пропускном пункте. Разрешено приносить молитвословы, Евангелия, но они должны быть среднего или маленького формата: в книге большого формата можно что-нибудь спрятать. Такие случаи были, так что за этим очень строго следят. Телефоны и наушники просят обязательно оставить при входе на территорию. Нас пропускают через металлодетектор группами по три человека: когда ты входишь на пропускной пункт, сразу за тобой закрывается железная дверь, и только после того, как ты прошел внутрь, ее открывают для новой группы.

Есть правила, касающиеся самого общения с заключенными: не выходить с ними на личный контакт, не рассказывать о своей личной жизни, поскольку они иногда задают и такие вопросы. Категорически нельзя делиться с ними своими персональными данными. Дело в том, что многие подследственные пытаются договориться с практикантами, чтобы они помогли передать какие-нибудь сообщения, письма на волю. Соглашаться на это нельзя.

Есть определенные правила, касающиеся и организации богослужения. Нельзя, например, подследственному выдавать больше трех свечек, больше одной веревочки для крестика. Из таких веревочек они делают обертки для писем и во время прогулки стараются перекинуть их через забор. Когда входишь на территорию следственного изолятора, видишь очень много таких веревочек — они просто висят на колючей проволоке и на окнах камер.

До этого у вас был опыт общения с людьми, находящимися или находившимися в заключении?

М. С.: До этой практики я сам никак не сталкивался с подобными учреждениями и первый визит произвел на меня очень сильное впечатление. Сама атмосфера там очень тяжелая, возникает чувство, что ты находишься в другом мире.

А. Т.: Был небольшой опыт общения с человеком, ранее находившимся в тюрьме, он просто просил денег перед нашим храмом. Но это было очень поверхностное общение. Чаще всего ему нужны были деньги на выпивку, но периодически он стоял просто так.

Сколько раз Вам лично приходилось переступать порог следственного изолятора?

М. С.: Я был там два раза. Первый визит был ознакомительным, второй — беседа с подследственными.

А. Т.: Практика подразумевает два визита в СИЗО. На территории объекта за нас отвечает чтец Антон Жаров из храма Троицы на Грязех, выпускник ПСТБИ. Первое посещение тоже было ознакомительным: нас было около десяти человек, мы собрались приблизительно за полчаса до назначенного времени. Перед тем как зайти в СИЗО Антон Андреевич провел короткий инструктаж (подробный рассказ об особенностях и ограничениях, связанных с посещением СИЗО проводился ранее в самом Университете), рассказал нам об общих правилах посещения СИЗО. Первое посещение — это просто присутствие на службе, наблюдение за тем, как Антон Андреевич беседует с заключенными, что и как он им говорит. Потом в тюрьму мы приходили уже по двое и общались с заключенными сами.

Вы сказали, что разговор с заключенными происходит в то время, когда совершается исповедь. Это до или после Божественной литургии?

М. С.: Исповедь совершается до Божественной литургии. Мы приходим на территорию храма в восемь часов утра, помогаем священнику в приготовлении службы. Потом в храм приводят подследственных, священник говорит краткое слово, затем читает молитвы чина исповеди, а после окончания этих молитв студент-практикант начинает вести беседу.

Сколько времени обычно бывает у студента на то, чтобы поговорить с людьми?

М. С.: Каждый раз по-разному. Как показала практика, минимум беседа занимала минут десять, а максимум около получаса, совсем редко до часа.

Когда исповедь завершается, то автоматически завершается и беседа?

М. С.: Совершенно верно. Есть, правда, еще два момента, когда можно что-то сказать — по запричастном стихе и по окончании богослужения, если надзиратели не пришли за подследственными сразу же.

Вы сами для себя какую цель ставили: рассказать что-то всем заключенным вместе или, наоборот, считали более важным перейти в режим диалога?

А. Т.: Я не формулировал для себя задачу настолько четко, понимал, что будет несколько десятков человек. В тот день, когда была наша очередь, их было около 50, сначала в любом случае следовало обратиться ко всем.

О чем вы разговаривали?

А. Т.: О внешней и внутренней свободе. Внешнюю можно отнять, причем не только в тюрьме, ведь прикованный к постели тяжело больной человек тоже несвободен, а внутреннюю нельзя отнять ни при каких обстоятельствах. Например, один человек не может заставить другого сменить свои убеждения. От этой темы перешли к разговору о молитве: человек всегда, в любом положении может обратиться к Богу и вступить с ним в диалог.

Вы считаете, что внутреннюю свободу у человека отнять нельзя?

А. Т.: Человека можно сломить, но, наверное, человеку можно вернуть эту внутреннюю свободу. Конечно, я не говорю о тех случаях, когда у человека повреждается психика под воздействием каких-то психотропных веществ или конвейерных допросов. Мне кажется и опыт мученичества, и подвиги во время Второй мировой войны показывают, что были люди, которые ломались, а были те, кого сломить не удавалось несмотря ни на что.

А диалог получился?

А. Т.: Люди преимущественно молчали. Среди них ведь были и те, кто просто пришел развеяться, а не пообщаться на серьезные мировоззренческие темы.

Вопросы задавали?

А. Т.: Да, но не по теме беседы. Например, среди них был один, который всё время просил, чтобы рассказали об Украине. Кто-то спрашивал, можно ли раздобыть молитвослов с 90-м псалмом, потому что, как ни странно, не нашлось тюремного молитвослова, в котором бы был этот псалом. В основном, как кажется, они стеснялись задавать вопросы при всех, а возможности для частной беседы не было: заключенных же всех уводят почти сразу по окончании службы.

М. С.: У меня самый распространенный вопрос касался исповеди: может ли священник потом рассказать что-то из того, что узнал на исповеди, и тем самым помочь следствию? Тут важно говорить о тайне исповеди и то, что человек рассказывает священнику на исповеди, священник никому не передаст. Тайна исповеди охраняется законом.

Представим себе такую ситуацию: священник принимает исповедь у человека, которого обвиняют (возьмем крайний случай) в похищении и убийстве маленькой девочки. В ходе исповеди священнику становится известно то, что заключенный скрывал от следствия, например, место захоронения останков этой девочки. Следствию этот обвиняемый не будет ничего об этом рассказывать по очень простой причине: пока нет тела — нет и дополнительных улик, и он рассчитывает выйти сухим из воды. Он рассчитывает, что его не осудят. Как быть священнику?

М. С.: Я не священник, я не возьмусь решать этот вопрос.

Я доведу ситуацию до крайности: девочка похищена, но жива, священник в ходе исповеди узнаёт, где ее искать. Речь идет о спасении ее жизни. Тем не менее заключенный рассказал об этом лишь на исповеди…

М. С.: Тяжелое положение… Если бы я был на месте этого священника, то я бы сказал исповедующемуся, что не могу продолжать исповедь, если он не пообещает мне здесь перед Евангелием, что расскажет следствию о том, что ему известно.

О чем еще вас спрашивали?

М. С.: О многом… О Боге, об отношении православия к другим конфессиям, даже о том, почему вообще в СИЗО приходят представители других конфессий, инославные или сектанты. Была группа людей, которые пытались вывести из себя, задавали вопросы типа: «Зачем вам это надо? Нам и без вас тут проблем хватает!». Возникали и совсем простые вопросы: «Зачем человеку исповедоваться? Как Бог допустил появление греха в мире?» То, что я назвал их простыми, совсем не означает, что на них легко отвечать. Был человек, который при общении со мной рассказал, что ему предъявлено обвинение просто потому, что следствию «необходимо кого-то закрыть», а он ни в чем не виновен.

Вы считаете, нужно поощрять разговоры подобного рода? С одной стороны, принципиальный отказ от общения на такие темы может разрушить доверие, но с другой стороны, очень часто тот круг вопросов, который интересует вашего собеседника, следует обсуждать не с вами. Вы же не адвокат, не полицейский и не прокурор.

М. С.: Я полностью согласен: не нам решать, виновен человек или нет, но люди, которые приходят в храм, хотят поделиться своей болью, хотят выговориться.

Работники пенитенциарной системы присутствуют в храме во время богослужения?

М. С.: Есть правило: минимизировать личное общение охраны с подследственными. Это делается для того, чтобы между ними не завязались дружеские отношения. Надзиратели приходят в начале службы, приводят подследственных, передают записки и сразу же уходят. Иногда они могут постоять в храме, но совсем недолго: пять-десять минут.

Последние несколько вопросов мы задали Михаилу Петровичу уже не как практиканту, а как куратору практики от Института.

Сколько студентов за это полугодие прошли практику тюремного служения?

В этом учебном году практику проходило 12 человек: c дневного отделения три студента, с вечернего пять студентов и четверо студентов, которые обучаются по индивидуальному плану.

Это весь пятый курс?

Нет, некоторые студенты 5-го курса уже в прошлом году прошли эту практику, так как они учились по индивидуальному плану.

Что для студентов было сложнее всего при прохождении практики?

Самое трудное — это подобрать нужную тему для того контингента, который приведут на службу. Причем заранее состав прихожан (или «привожан») неизвестен. Бывали случаи, когда приходилось импровизировать: студенту задают вопросы совсем не относящиеся к теме беседы: приходится отложить в сторону все «домашние заготовки» и говорить совершенно о другом.

Нужно ли в таком случае заранее готовить какую-то тему?

Да, лучше готовить какую-то тему заранее.

Почему? Не лучше ли положиться на импровизацию и исходить из того, что нужно людям, которые пришли?

Все студенты разные, есть люди, которые имеют большой опыт катехизатороской работы на своем приходе. Они могут, не готовясь заранее, прийти и спокойно говорить на любые темы, но большинству студентов нужно хотя бы тезисно набросать какой-то план.

Как реагируют студенты последней группы на ситуацию, когда все пошло не по плану? Ведь это трудно психологически — перестроиться на ситуацию, когда задуманное нужно выкинуть и импровизировать…

К счастью, Антон Андреевич хорошо чувствует ситуацию и понимает, когда студент начинает тонуть. В этом случае он сам старается подхватить беседу, выправить положение, после чего снова передает инициативу практиканту.

Как бы вы могли сформулировать итоги практики тюремного служения в этом году?

Если подходить с формальной точки зрения, то «неудов» не было, хотя относительно некоторых студентов возникали сомнения, можно ли им ставить зачет. Но самое главное, что в конце полугодия мы провели встречу всех практикантов с Антоном Андреевичем, чтобы обсудить итоги практики. У студентов были предложения, которые мы с Антоном Андреевичем передадим на обсуждение в Практический отдел. Мы стараемся, чтобы наши практики постоянно развивались, чтобы студенты ПСТБИ получали от них максимальную отдачу.