Практики — один из важнейших аспектов в подготовке будущих пастырей. Особенно отрадно, когда непростое дело руководства этими практиками берут на себя наши выпускники. Герой сегодняшнего интервью — как раз из числа таких людей: чтец Антон Андреевич Жаров уже второй год помогает студентам Института проходить практику тюремного служения. Мы побеседовали с ним о его пути в Церковь и о специфике этого послушания именно сейчас, поскольку вскоре надеемся предложить вниманию читателей развернутый материал об этой практике.

Антон Андреевич, расскажите, пожалуйста, как получилось, что Вы занялись практикой тюремного служения?

Когда я учился в Свято-Тихоновском университете, я пришёл алтарничать к отцу Иоанну Каледе в храм Живоначальной Троицы на Грязях, у Покровских ворот. Меня привел туда мой одногруппник, нынешний отец Павел Каледа. Есть такое распоряжение священноначалия — не отправлять близких родственников служить в одно место, поэтому отец Павел перешел в другой храм, а я просто «подхватил» его прежнее послушание — стал старшим алтарником в храме Троицы на Грязях и в тюремном домовом храме при СИЗО №3.

Какой была Ваша первая реакция, когда Вы узнали, что нужно будет и в тюрьму ходить?

Сама по себе тюрьма меня не пугала, у меня скорее стоял вопрос о большой богослужебной занятости. Нужно было, чтобы семья привыкла к этому. Процесс был болезненным.

У Вас большая семья?

Супруга и двое детей. Старшей дочке одиннадцать лет, младшей полгода.

Супруга жалуется, что семье уделяете мало внимания?

Конечно, она переживает из-за этого. Хоть я и стараюсь брать на себя больше домашних обязанностей. Дело в том, что помимо церковнослужения я работаю преподавателем в МГТУ имени Баумана, причем беру на себя и какие-то дополнительные нагрузки, чтобы можно было обеспечивать семью. Супруга не работает: сидит с маленьким ребёнком. Проблема привыкания к высокой занятости мужа, наверное, стандартная. Мы оба не из церковных семей, в советское время мы не получили какого-то церковного воспитания.

Как тогда получилось, что Вы оказались в Церкви?

Интересно, что мы венчались до моего воцерковления, хотя я был крещен в детстве, в восемь месяцев. Я представлял себе, что венчание — это действительно серьёзный шаг без пути обратно. Создавать семью с мыслями о каких-то возможных вариантах её разрушения я считал неприемлемым, поэтому я, конечно, сразу согласился, что венчаться нужно. Хоть мотивы и не были вполне церковными. Первое время жилось трудно, в какой-то момент мы оказались в Подмосковье. Там я стал чаще ходить в церковь — храм Архангела Михаила в селе Загорново (Раменский район). Приход был сельским, поэтому там завязались более тёплые внутриприходские взаимоотношения.

Вы говорите «чаще ходить». Значит, до этого Вы в храм всё-таки ходили?

Скажем так: в какой-то момент я стал заходить в храм. Я переживал экзистенциальный кризис: непонятны были мои цели в жизни, к чему стремиться. Можно назвать это унынием.

В каком возрасте Вас настиг этот кризис?

Лет в двадцать пять. Это случилось уже после женитьбы, когда я учился в аспирантуре. В стране был развал, и даже в Бауманке, вроде бы самом лучшем техническом вузе, было очень плохо. В тот момент казалось полной глупостью становиться учёным-специалистом. Было совершенно не понятно, кем быть. В это время я и пришел в Церковь.

Как получилось, что Вы стали прислуживать в алтаре?

Благодаря сельскому приходу, Церковь перестала быть для меня чем-то далеким, священник, отец Евгений Булин, стал ближе, я стал помогать ему в воскресной школе. Когда умерла моя бабушка, мы с семьей переехали в Москву. Отец Евгений перед отъездом сказал, что мне нужно получать духовное образование и думать о принятии священного сана.

Как Вы на это отреагировали?

Честно говоря, у меня в этот момент как будто сложился «жизненный пазл»: я был когда-то командиром пионерского отряда, старостой в школе и институте, командиром учебного взвода на военной кафедре. Мне нравится общаться с людьми, воодушевлять, поддерживать их. Окончив Бауманку, я остался в ней преподавателем, параллельно работая инженером.

Как Вы решили поступить в Свято-Тихоновский университет?

Я спросил отца Евгения, куда можно поступать. Оказалось, что он сам закончил Свято-Тихоновский университет. Я пошёл на подготовительные курсы и в итоге поступил на вечернее отделение, продолжая трудиться инженером и педагогом.

Как Ваши многочисленные работы и семейные обязанности совмещались с учёбой в Свято-Тихоновском? У нас же высокая нагрузка.

Нагрузка высокая, было трудно, и очевидно, что не всё удавалось выполнить… Просто с Божьей помощью, по-другому никак не скажешь. Только так. Мне все-таки удалось закончить бакалавриат ПСТГУ, не уходя в академический отпуск, а параллельно я учился в ПСТБИ. Были трудности, что-то сдавал на «тройки». Я не был отличником — не удавалось всё успевать.

Вы поступили в магистратуру?

Нет. Тему моей бакалаврской работы («История домового храма в МГТУ») нельзя было продолжать на магистерском уровне. Я не успел в нужный срок найти нового руководителя, не взял новую тему и не поступил. Но это тоже оказалось промыслительным: семье моей было трудно, нужна была какая-то пауза. Мой духовник, священник Иоанн Каледа, благословил мне повременить.

Как отец Иоанн Каледа стал Вашим духовником?

Когда я перешёл алтарничать в храм Троицы на Грязях, я как раз думал о том, что у меня должен быть духовный отец. Я же был новоначальным христианином. Я понимал, что мне нужен духовный руководитель.

Я нашёл книгу о том, как найти духовного отца, там встретилась хорошая мысль, что не стоит искать каких-то всем известных духоносных старцев, стоит присмотреться к приходским священникам, которые рядом с тобой.

Если я пришёл алтарничать в храм, то никто не будет знать меня лучше, чем тот священник, у которого я прислуживаю. В итоге я обратился к отцу Иоанну с этим вопросом. Он сказал: «Посмотрим, будем молиться друг о друге, а там как всё сложится».

Вы помните, когда Вы в первый раз переступили порог следственного изолятора?

Я не помню ярко этот момент. Я бы не сказал, что это как-то уж очень меня поразило.

Общее впечатление от начала помощи во время богослужений в следственных изоляторах?

Вы знаете, это какое-то чувство крайней важности этого труда, этого служения.

Именно важности?

Да, важности! Когда я только начинал, то, может быть, этого так не ощущал, но месяц назад на службе в голову пришла радостная мысль, что тут очень благодатно, и если бы я оставил это служение, то много бы потерял. Каждому нужно трудиться на своём месте, Бог поддерживает в любых условиях.

Вы считаете, что там Вы на своём месте?

Если бы я ответил утвердительно, это было бы как-то нагло, нескромно, резко. Мне кажется, что я на своём месте, по крайней мере на данном отрезке времени моей жизни. Я думаю, что когда Бог даёт внутреннее отрадное ощущение, это как раз и свидетельствуют о том, что я на своем месте.

Как бы Вы могли сами сформулировать смысл того, чем Вы занимаетесь?

Я стараюсь помогать людям прийти к Богу, в этом, наверное, суть любого церковного служения.

Получается?

Как можно ответить на такой вопрос…

Понятно, что какое-то количество людей приходит на богослужение просто из любопытства, кто-то, чтобы разнообразить серые тюремные будни, некоторые могут воспринимать это просто как способ развлечь себя, некоторые могут согласно кивать в ответ на Ваши слова, со всем соглашаться, а никаких внутренних изменений у них при этом не происходит.

Я могу привести другие примеры. Один человек, генеральный директор организации, три с половиной года находился в СИЗО, следствие не шло, потому что, по его словам, в его действиях не было состава преступления. Просто проплатили деньги — кому-то дали взятку и он попал в тюрьму. Он сказал, что был протестантом, то ли двенадцать, то ли пятнадцать лет ходил на встречи, и сколько я его ни видел, а он пользовался каждой возможностью прийти в храм, ведь их не так много, он всегда был таким радостным. Однажды он сказал мне, что рад, что в тюрьму попал. Три с половиной года человек в тюрьме сидит и говорит мне, что он нашёл Живого Бога. Когда он был протестантом, то изучал Священное Писание, но Бога вообще не чувствовал. Причем нечто подобное мне говорил отнюдь не он один.

Понятно, что довольно высокий процент народонаселения тюрьмы внутренне уверен, что сидит ни за что. Я сейчас даже не ставлю вопрос о том, справедливо ли это убеждение. И тогда возникает вопрос: как Ваш Бог допустил, что это со мной произошло, если я ничего дурного не сделал? Вам такой вопрос задавали?

Если и задавали, то это были исключительные случаи. Заключённые не очень активно задают вопросы. Кто-то просто смущается, потому что первый раз в храм попал, кто-то стесняется тюремных уголовных авторитетов, которые стоят рядом. Скорее бывают вопросы-претензии, например, про деньги в Церкви. Но и это редко бывает. Видно, что людям нужны слова о добре. Им любовь нужна. Они пытаются поймать эти слова, слушают…

Но потом они возвращаются к себе в камеру и снова окунаются в жёсткий мир внутрикамерных взаимоотношений, где исполнение христианских заповедей приносит очень много бытовых проблем и неприятностей. Получается, что Вы своими словами призываете людей сознательно ухудшить и без того невесёлое положение, в котором они оказались?

Боюсь, что я не полностью представляю всю эту ситуацию. Я скажу о том, что я знаю. Бывает, что христиане сидят в камерах вместе с мусульманами и тогда происходят религиозные диспуты. Это часто бывает. Мусульмане даже часто садятся в тюрьму специально, чтобы обращать в ислам.

У Вас есть реальные примеры?

Я слышал это от заключённых. У меня нет другой доказательной базы, я не могу привести пример из своего опыта, но что действительно спорят — я знаю. Мне говорили об этом не только заключённые, но и представители администрации, и охранники: есть русские люди, которые принимают ислам. Мусульман в нашем СИЗО около 65%. Их больше, чем христиан. Бывают и «авторитеты», которые исповедуют Христа, но поскольку это даже не тюрьма, а следственный изолятор, то их состав часто меняется. Я как-то разговаривал со «смотрящим» СИЗО. Он сидел в карцере, потому что, по словам руководства, плохо себя вел. Вообще СИЗО существует, увы, и по законам государственным, и по законам воровским. Есть определённое взаимодействие, договорённости, чтобы не было бунтов. Этот «смотрящий» был христианином. Он сидел в карцере, кругом всё было металлическим и бетонным, перед ним был молитвослов и Евангелие, он действительно их читал. Это верующий человек. Я не знаю, как при этом он остается криминальным авторитетом.

Вы ему этот вопрос не задавали: «Вы говорите, что Вы христианин, как же эти убеждения совмещаются с тем образом жизни, который Вы ведёте?»

Ситуация не позволяла задавать вопросы. С ним не было возможности долго разговаривать. Мне дали пять минут, открыли «кормушку», я увидел этого человека. У меня была сумка со свечами и крестиками. И всё.

О чём Вы тогда с ним говорили?

Я его спросил, почему он здесь сидит, я же знал, что он «смотрящий». Что он мне ответил, я уже сказал. В итоге он поздравил меня с церковным праздником, на этом общение закончилось.

Вам самому не хотелось задать этот вопрос?

Мне кажется, что в нём нет смысла. Этот вопрос можно задавать любому христианину или глядя в зеркало:

если ты исповедуешь Христа, почему ты грешишь?

Существует разница между ситуацией, когда такой вопрос задаёт себе человек, который не нарушает хотя бы светских законов, и случаем, когда избранный им образ жизни вопиюще противоречит не то что евангельским нормам, а даже десяти заповедям. Диакону Андрею Кураеву в одном из городов показали человека, о котором сказали, что это их местная знаменитость, он киллер, но под влиянием книг и лекций отца Андрея он «потихоньку стал отходить от своего ремесла». У отца Андрея возник вопрос: что значит «потихоньку»? Он по средам и пятницам заказы не принимает или не исполняет их в постные дни?

Я не вижу какой-то катастрофической разницы между людьми, которые находятся в тюрьме и которые живут на свободе. Сегодня в СИЗО отец Владимир Сахаров в проповеди перед исповедью очень хорошо и метко напомнил, что главная темница у человека внутри и из неё невозможно сбежать. Сегодня я видел двух молодых людей — они ничем не отличаются от моих студентов в Бауманке. Умные красивые лица, хорошо одетые, опрятные. Если бы я их увидел на улице, я бы никогда не подумал, что эти люди были в тюрьме.

Я не знаю, как этот криминальный авторитет живёт, какие преступления он совершает. Как Бог судит о нём — я тоже не знаю, я знаю, что Он бесконечно любит каждого человека. Спрашивать, как человек пришёл к такому образу жизни… Я просто стараюсь избегать таких вопросов, иначе

слишком легко внутренне поставить себя выше заключённых — а нужно быть с ними на одной ступеньке. Нельзя становится ментором.

Скажите, как Вы начали помогать студентам ПСТБИ с практикой тюремного служения?

ПСТБИ для меня — родной дом. Я был здесь старостой, и в какой-то момент по благословлению нашего университетского священноначалия возникла идея проводить такую практику. Сама практика проходит второй год. В прошлом году ею руководил отец Павел Каледа, а я ему помогал. А в этом году он просил меня взять на себя это послушание. Конечно, я согласился.

Что должен сделать студент для того, чтобы получить зачёт по этой практике?

Сейчас тюремная практика — это два посещения СИЗО. Первый визит ознакомительный, на второй студент готовится и проводит духовную беседу с заключёнными. Каждую неделю, обычно по средам, в тюремном храме служатся часы и Литургия, перед Литургией происходит исповедь. Священник может проповедовать перед исповедью, может не проповедовать, но пока он исповедует, алтарник, а в данном случае — практикант, беседует с заключёнными. Это не совсем проповедь — скорее рассуждения о духовных предметах.

Скажите, темы этих бесед как-то с Вами согласовываются?

Нет, не согласовываются, я только помогаю ребятам, обозначая возможные варианты тем бесед.

Вы не боитесь, что результат этой беседы, в том случае, если пришёл не очень подготовленный или не очень заинтересованный студент, принесет не пользу, а вред?

Конечно, такое возможно. Нужно понимать, что вред может быть очень большой. Похоже, что очень много заключённых, приходящих в храм, в первый раз переступают церковный порог. Они вообще ничего не знают. Студент должен, конечно, понимать, какой вред он может принести.

Студенты это понимают?

Конечно, мы им это говорим. Мы с Вами не обсудили общую технологию практики. Мы, конечно, предварительно со студентами беседуем, даём какие-то рекомендации и говорим об ответственности. Я сам тоже нахожусь рядом. Священники, которые исповедуют, тоже находятся рядом, просто метрах в трёх от говорящего студента.

Бывали ли случаи, когда Вам приходилось активно вмешиваться, спасать «тонущего» студента и вытягивать ситуацию?

Пожалуй, «вытягивать» не приходилось. Все наши студенты очень искренне подходили к практике. Конечно, каждый по-своему проводил эти беседы, но откровенных провалов не было. Возможно, было пару раз, когда какие-то высказывания казались неправильными, и священник поправлял студента прямо во время этой беседы. Это был достаточно сложный момент, когда студент что-то воодушевлённо рассказывает, а священник даже с некоторым возмущением говорит, что нет, это не так! Но я думаю, что даже такую ситуацию можно направить в правильное русло.

Как?

Православие — это единство непохожих. Не секрет, что у нас и мнения священнослужителей по некоторым вопросам могут не сходиться. Дискуссия может быть. Если эту дискуссию провести мирно, с любовью, без агрессии, то это будет хороший пример для заключённых и в поиске правды, и в добром человеческом взаимодействии.

Зачем, с Вашей точки зрения, нужна это практика для студентов?

Я думаю, все священнослужители нередко сталкиваются с людьми, которые находились в местах лишения свободы. Люди, освободившиеся из мест заключения, приходят в храмы. Им нужна помощь, они социально не устроены. Священник должен представлять себе, как можно беседовать с таким человеком. Такие люди могут хитрить, могут стараться вызвать жалость, потому что они привыкли так себя вести в местах лишения свободы, но знать об их скорбях, об условиях их жизни очень важно. Если ты это увидел, сам ощутил — ты по крайней мере готов к такой ситуации, ты в состоянии не оттолкнуть такого человека и помочь ему.

Какова основная сложность или даже опасность для студента в тюремной практике?

Человек просто должен серьёзно подойти к этому служению. Я не знаю, есть ли у нас в ПСТБИ примеры того, чтобы люди несерьёзно относились к желанию стать священником. Нужно просто решиться это делать: подготовиться, отрешиться на время от других забот. Тут то же искушение, как и в любом церковном служении: мир пытается тебя всячески поймать, захватить, предложить какую-то другую занятость, а ты должен вырваться из этого пленения.

Вы упоминали, что многие нынешние и бывшие заключенные интуитивно хорошие психологи. Как не перейти грань, когда жалость понуждает тебя к тому, что ты из ведущего становишься ведомым, и тебя начинают использовать? А с другой стороны, как не подойти формально к реальной боли человека?

Здесь есть два момента. Первый — административный: студенты должны твердо знать, что они не выполняют никаких просьб, о чём бы их не попросили, они просто направляют просящего ко мне. Это нужно делать чётко и это никого не обидит, если, когда к тебе обращаются, сразу сказать, что существуют ограничения, которые даны нам от руководства тюрьмы. Нельзя ничего обещать.

Люди идут на преступления, потому что они не укрепились в добром, они не увидели добра в своей жизни. Они думают, что мир жесток. Если студент проявит теплоту даже к обманщику, он может или сам признаться в обмане, либо хотя бы внутренне немного измениться в лучшую сторону. Нужно сеять и не слишком много думать о результатах.

Что мы могли бы сделать в будущем для того, чтобы улучшить практику по тюремному служению?

Сейчас мы два раза посещаем тюрьму: один визит ознакомительный, второй — проведение беседы. Для хорошего понимания тюремного служения этих двух дней, конечно, не хватает. Но склонности у всех людей разные, и принуждать всех студентов ходить в СИЗО больше двух раз не совсем корректно, это может дать противоположный эффект. Можно было бы сделать так: практик у студентов достаточно много, по каждой из них есть определённый минимум для всех, а, кроме того, можно назначить дополнительный объем времени, которое студент должен потратить по своему выбору на те практики, к которым он более расположен.

Ещё есть предложение привлекать студентов к участию в воскресной школе для заключенных. В СИЗО в основном находятся подследственные, их около полутора тысяч человек, но около семидесяти человек, которые уже осуждены и отбывают свой срок наказания, для них год назад начались занятия в воскресной школе. В принципе наш университет мог бы принять участие в таких занятиях. Сейчас их проводят миссионеры из разных храмов. Мне кажется, что наши студенты могли бы поучаствовать в этой работе.

Думаю, что могут быть и другие идеи, все-таки практика в СИЗО проходит только второй год, мы только начинаем эту важную работу, может быть, сами студенты что-то предложат.