Герой сегодняшнего интервью — священник, за плечами которого большой опыт работы в церковно-административных структурах. Об этой работе, её сложностях и о своем пути в Церковь рассказывает священник Роман Богдасаров, зведующий Сектором по взаимодействию с Росгвардией Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными органами.

Отец Роман, Вы из верующей семьи?

Можно и так сказать. Я из семьи, в которой веру сохранила прабабушка, пронеся ее через войну, голод, лишения. Прадедушку репрессировали, и она одна поднимала четверых детей. Вера в Бога позволила ей воспитать детей в благочестии, дать им образование, пережить войну — вера была основой ее жизни. Детям она, конечно, говорила, но те особо не слушали, ну, а внуки занимались уже совершенно другими делами. Прабабушка скончалась в 1981 г. — это год моего рождения. Кстати, дни рождения моей прабабушки, мамы и мой собственный совпадают: они приходятся на 7 января — на Рождество Христово.

Мой прадед по линии матери был родом из Украины, из раскулаченных крестьян. Перебравшись в Москву, и живя в коммунальной квартире за ширмочкой, он стал ревностным прихожанином Елоховского собора. Так что хоть и нельзя сказать, что нас с сестрой воспитывали в православной вере, мы были обычными советскими детьми, но молитвами прадеда и прабабушки вера передалась нам.

Скажите, а негативного отношения к Церкви или к вере в Вашей семье не было?

В нашей семье эта тема до перестройки просто не поднималась. Крестили меня и мою сестру за год до 1000-летия Крещения Руси, в 1987 г., когда со всем этим стало проще.

Почему?

Думаю, через крещение детей в моей матери стала просыпаться тяга к Православию. Мама захотела, чтобы ее дети были крещеными. Пожалуй, можно сказать, что это было ее решение, хотя сама она крестилась позже, уже в 90-е годы, когда осознанно пришла к вере.

Сколько лет было Вам, когда Вас крестили?

Я родился в 1981 году, значит крестили меня в шесть лет. Осознанно же я пришел к вере и стал ходить в храм после подросткового возраста. Мне очень хотелось прислуживать в храме. А образцами и примерами христианской жизни для меня стали мой духовник, отец Александр Петров, священник храма в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник» в Царицыно, и отец Георгий Бреев, который в то время был там настоятелем.

Как Вы с ними познакомились?

Совершенно случайно. Мы переехали в район Царицыно, а до этого жили в Братеево, и мама привела нас в храм, в который начали ходить уже регулярно и посещать там воскресную школу.

Это была мамина инициатива?

Да, благодаря ей, мы с сестрой легко влились в жизнь храма.

Какие это были годы?

Середина 1990-х.

Вам сразу понравилось в храме? Ведь до определенного возраста детей водят в храм не спрашивая, их просто берут с собой родители.

Я пришел в храм, учась уже в восьмом классе, так что для меня это было абсолютно осознанно, мне это было интересно. Мы пришли на исповедь и, по промыслу Божьему, попали именно к отцу Александру Петрову. При этом я не искал в храме новых отношений со сверстниками — друзей в школе у меня хватало. Храм меня интересовал как нечто новое, удивительное, здесь были особые люди — священники, было так красиво, были замечательные богослужения. Возглавлял их отец Георгий Бреев.

Значит Вы пришли в храм уже осознанно? Пришли, уже веруя в Бога? Когда появилась у Вас эта вера?

Нельзя сказать, что у меня как-будто щелкнул переключатель и я стал верить в Бога. Просто у меня был какой-то опыт молитвы, я обращался к Богу — моя душа это чувствовала. Иногда я оборачиваюсь назад и думаю: когда и как это произошло? Для меня все получилось очень органично — например, ложась спать, я молился по-своему. Было ли это в третьем классе, но уже в пятом и шестом, когда ложился спать, я всегда молился своими словами. Притом что икон в нашем доме почти не было: одна-две и то в комнате родителей.

В то время Вы еще не принимали решение посвятить свою жизнь служению Церкви?

Конечно, нет. На это повлияло общение с духовником, с отцом Георгием, учителями в физико-математическом лицее, педагогами в МИФИ.

Вам нравилось учиться в лицее?

Попасть в этот лицей было моей мечтой. Для того чтобы поступить туда, я готовился два года, еженедельно по восемь часов занимаясь физикой и математикой помимо общеобразовательного курса. Я готовился к поступлению весь седьмой и восьмой классы, а учился там с девятого по одиннадцатый.

Откуда такой интерес к техническим дисциплинам?

У меня все предки и по линии отца, и по линии матери были педагогами точных наук. Дядя трудился и достиг больших высот в нефтехимической отрасли. Была семейная традиция. Так сложилось, что в нужный момент в школе появлялись объявления о наборе на физико-математические курсы. Вот так всё и получилось.

В МИФИ Вы тоже легко поступили?

Да. Лицей дал отличную подготовку.

Учеба в МИФИ Вам нравилась? Вы чувствовали там себя в своей тарелке?

Проблема была в том, что уже в старших классах школы я сообщил духовнику, что хочу служить алтарю Господню, но он строго сказал, что пока я не получу хорошего светского образования рано думать о семинарии (тогда я думал именно о семинарии). Родители тоже хотели, чтобы я получил светское образование.

Скажите, когда Вы разговаривали с духовником на эту тему, инициатива разговора исходила от Вас?

Для меня в то время каждый священник в храме в Царицыно (отец Георгий Бреев, отец Алексей Потокин, отец Александр Лаврин, отец Александр Петров) был примером того, каким должен быть служитель Божий. До сих пор я вижу в них подлинный образец пастырства. Я ходил на исповедь и к отцу Георгию, и к отцу Александру, и к отцу Алексею, но ближе всех по духу мне был отец Александр Петров. Я чаще всего с ним встречался и спрашивал совета относительно важнейших моментов своей жизни. Поэтому можно сказать, что все эти священники были для меня важны, но основным советчиком для меня был отец Александр. Он потом принял монашеский постриг с именем Иов, был духовником Южного викариатства, но, к сожалению, скончался от рака. Он понимал, что хотя душой я хочу стать на путь духовного служения, но в плане общего развития, если я сейчас заброшу учебу в вузе, будучи подготовленным к ней в лицее и на курсах, это может потом стать поводом для сожалений. Так я и решил сначала получить высшее техническое образование, а уже потом принимать решение о духовном служении.

Когда Вы приняли это решение?

Переломным моментом в моей жизни стала служба в армии. Окончив МИФИ, я стал работать в Академии наук и в это время получил повестку о призыве в армию офицером на два года. К тому времени я уже был женат на Екатерине Иоанновне Каледе, мы поженились в 2003 г., на последних курсах: я в МИФИ, она — в МПГУ.

Сначала я познакомился на Соловках с ее братом (ныне диакон Павел Иоаннович Каледа), а с будущей супругой я встретился уже в храме у отца Иоанна, моего тестя. Он предложил мне быть алтарником в храме Святой Троицы на Грязех, и я согласился. Там мы и познакомились с Катюшей. Призвали меня в армию через два года после нашей свадьбы, в 2005 г., вот тогда-то я понял, что Господь предлагает мне принять окончательное решение.

Почему Вы решили поступать не в семинарию, а в Свято-Тихоновский?

Мой духовник сказал мне, что из всех духовных учебных заведений лучшее образование дается в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете. Кроме того, все мои друзья, с которыми я был в 2000 г. на Соловках, учились в Свято-Тихоновском институте: Митя Полещук (ныне отец Дмитрий), Дима Румянцев (ныне отец Дмитрий) , Паша Каледа (ныне отец Павел), Саша Терпугов (ныне отец Александр).

Вы поехали на Соловки потому, что у студентов МИФИ была такая традиция?

Нет, это мой духовник взял меня с собой. Соловки — это любовь всей его жизни, он и постриг принял в честь святого Иова Анзерского. Он все отпуска проводил на Соловках, а однажды взял меня с собой.

Когда Вы поступили в Свято-Тихоновский?

Одновременно с призывом в армию я поступил в ПСТГУ на заочное отделение. Здесь никаких сложностей не было — я все-таки служил офицером и уже имел высшее образование.

Заочное образование, с одной стороны, проще, чем очное: меньше аудиторная нагрузка, а с другой стороны, сложнее: всё нужно делать самостоятельно.

Вспоминая заветы отца Иова, я так скажу: читайте святых отцов и в этом будет Ваше главное образование. Институт в этом смысле дает мощный импульс — он учит правильно читать, показывает, на что обращать особое внимание, дает системность. Это было для меня главным: все-таки у меня уже было высшее образование. Я уже хорошо понимал, что мне нужно от Университета, это я и получил.

Но в методологии научного исследования гуманитарных и технических дисциплин есть некоторые отличия.

У меня не чисто технический склад ума, неслучайно моя дальнейшая церковная работа была связана с теми направлениями, где было важно уметь писать тексты, выступать на различных мероприятиях, проводить встречи. МИФИ фокусировал взгляд на познании сотворенного Богом мира. Я очень благодарен этому вузу за то, что он не убил во мне творческую составляющую, но привел в порядок мышление. И в лицее, и в институте преподаватели были в основном неверующими, но они так говорили о своих предметах, что становилось понятно — это не могло возникнуть без Бога.

Раз Вы заговорили о своем церковно-общественном служении, скажите, как Вы попали в «патриархийную обойму»?

Я всегда занимался и занимаюсь тем, что мне интересно. В один прекрасный момент Господь открыл мне определенные двери и дал возможность. Я этим воспользовался и поступил стажером в Отдел внешних церковных связей. Мне это было интересно.

Вас сразу взяли? Без вопросов?

Я успел проявить себя, находясь на должностях помощника благочинного Троицкого округа города Москвы, а потом работая на Поместном и Архиерейском соборах, на которых избирали Святейшего Патриарха.

Как Вы стали помощником благочинного?

Когда я алтарничал в Зачатьевском монастыре, там служил иеромонах Никодим (Чибисов). Сейчас он митрополит Челябинский. Вот он привел меня в Чистый переулок, в кабинет № 10, где тогда сидели отец Олег Корытко и отец Сергий Киселёв, занимавшиеся церковно-общественными отношениями при Святейшем Патриархе Алексии. Я стал им помогать в их работе, а поскольку благочинным в Троицком округе был отец Сергий, я стал помогать ему и там. В ходе работы я познакомился с отцом Георгием Рощиным (ныне епископ Иоанн), отцом Всеволодом Чаплиным, отцом Сергием Звонарёвым и многими другими интересными священниками.

Довольно значительный отрезок Вашей жизни связан с работой в Синодальном отделе по взаимоотношениям Церкви и общества. В чем заключалась Ваша работа там? Фактически я спрашиваю о каждодневной рутине.

Русская Православная Церковь в административном аспекте настолько многогранна и в ней так много различных послушаний, что любой человек найдет себе то, что ему интересно. Когда сейчас я читаю отзывы людей, что какие-то их дарования и таланты не были использованы, мне это смешно или даже грустно. Я пришел в синодальный отдел по взаимоотношениям Церкви и общества из стажеров ОВЦС. Работа стажеров была самой простой: написать какие-то черновые тексты, куда-то сбегать…

Когда образовался Синодальный отдел по взаимоотношениям Церкви и общества, мне это стало интересно. Отец Георгий Рощин, ныне епископ Иоанн, Управляющий Патриаршими приходами в Соединенных Штатах Америки (на последнем заседании Синода епископ Иоанн был назначен Управляющим Патриаршими приходами в Италии — прим. редакции), преподавал у нас английский язык. Так же как в свое время отец Никодим, отец Георгий Рощин спросил, не хочу ли я поработать в Синодальном отделе по взаимоотношениям Церкви и общества. Я, подумав, согласился. Меня определили в службу региональных связей — мы занимались взаимодействием с Прибалтикой, Белоруссией, Украиной, Казахстаном, Среднеазиатскими республиками. У каждого из сотрудников службы было свое направление, у меня — работа с Прибалтикой и немного с Казахстаном. Потом я перешел на работу под непосредственным управлением отца Георгия Рощина, который в то время уже был заместителем отца Всеволода Чаплина, и занялся работой с общественными организациями, в частности, с Межрелигиозным советом России. Мне это нравилось, это были новые впечатления, новые люди, представители разных религий и общественных движений.

Скажите, Вам больше приходилось работать с людьми или с текстами?

Мне больше нравилось работать с людьми, но, когда поручались какие-то тексты, я считал первоочередным отработать именно тексты, поскольку они ложились на стол председателя отдела и после его редакции могли попасть на стол Святейшего Патриарха. Так что часто важнее были тексты, и скажу откровенно, я не блистал в этой области какими-то особыми талантами. Все-таки для меня было интереснее общение с людьми: различные конференции, мероприятия, встречи с религиозными и политическими деятелями, деятелями искусства, культуры, науки.

В 2011 году, выступая на круглом столе по вопросу эвтаназии, Вы сказали, что самое страшное, что может случиться на Земле, — это эпоха абсолютно здоровых и счастливых людей и пояснили: если у всех людей будет всегда всё хорошо, то люди перестанут быть нужны друг другу. Означает ли это, с Вашей точки зрения, что стремление человека или общества к счастью это нечто недостойное?

За последние полтора года я несколько раз читал для духовенства Троице-Сергиевой лавры лекции в рамках курсов повышения квалификации, где, в частности, мы обсуждали тему трансгуманизма. Казалось бы, что плохого в том, что человек стремится к счастью, к тому, чтобы стать лучше, исправить какие-то, как ему кажется, ошибки в своей природе, достичь максимального комфорта, используя современные технологии и достижения научно-технического прогресса. С точки зрения языческого мира в этом нет ничего плохого, но если мы взглянем на замысел Божий о человеке, то поймем, что человек есть венец творения Божьего, и исправлять что-то в нем — это уже богоборчество. Единственное, что необходимо было исправить, исправил Господь Иисус Христос, Который победил «заразу» первородного греха, и теперь все мы можем стать наследниками Царства Божьего. Понятие счастья неотделимо от жизни с Богом.

Мы понимаем, что счастье тождественно жизни с Богом и значит тождественно исполнению заповедей. Так что исполнение заповедей о смирении, терпении, любви к ближнему — это и есть счастье.

Когда современные люди видят счастье в абсолютном комфорте, когда просто некому помогать, где все унифицированы и есть стандарт, который выполняется в отношении каждого человека, это не есть счастье, это комфортабельный концлагерь.

Эту мысль можно продолжить: есть человек с врожденным пороком сердца, если современная медицина может ему помочь и сделать операцию, в результате которой качество его жизни повысится, может, не стоит делать, потому что возросший уровень комфорта может стать барьером между ним и духовным совершенствованием?

Я не вижу ничего плохого в повышении уровня комфорта и не вижу ничего предосудительного в том, что медицинские технологии помогают людям жить и выживать, даже если они наследуют тяжкие болезни от своих родителей или по иным причинам. Я сейчас пытался сказать о том, что главный акцент в определении счастья не в том, чтобы быть здоровым, богатым, успешным, а в исполнении заповедей. Даже если ты болен, но при этом ты исполняешь Божии заповеди, то в твоем сердце будет Царство Божие. Ты будешь счастлив при этом.

В этом смысле медицинские технологии не добавляют счастья человеку. Они, безусловно, помогают человеку выживать, а подчас помогают организму человека физически функционировать, даже если уже наступила смерть мозга. Но счастье не в этом. Счастье — это жизнь с Богом. Иногда человека нужно просто отпустить, отпустить туда, где нет ни болезней, ни смерти, ни воздыханий, но жизнь бесконечная.

Эта логика работает для людей верующих, но ведь есть довольно большое количество людей неверующих.

Не согласен с Вами. Мое глубокое убеждение, что людей неверующих просто не бывает. Любой человек, усваивая от родителей какие-то нормы поведения, усваивая определенные знания в школе, верит, то есть доверяет. Доверяет родителям, учителям, книгам, интернету. Это естественно для человека — верить и доверять. Другое дело, что некоторые люди в определенный момент своей жизни в вопросе веры останавливаются сами или их останавливают, и они не доходят до веры в Бога — Творца. Поэтому, если кто-то просто не прошел всю дистанцию, а остановился на первых десяти метрах, то это не значит, что и остальным нужно останавливаться, а не проходить всю дистанцию и переходить на новый этап. Мы должны ориентироваться на лучших, а лучшие для нас — это святые, и прежде всего Сам Господь.

В период работы в Синодальном отделе по взаимоотношениям Церкви и общества Вы активно поддерживали поправки Президента РФ в законодательство о противодействии экстремизму, которые выводили из-под возможного запрета сакральные тексты традиционных конфессий России. Вы справедливо указывали на то, что не стоит эти тексты запрещать как экстремистские, несмотря на жесткие оценки иноверцев и инородцев, которые подчас там можно встретить. Вы также говорили, что к числу подобных сакральных текстов нужно относить не только Библию, но и творения святых отцов, и богослужебные тексты. Давайте возьмем исламскую традицию: там ведь помимо Корана есть довольно большой набор авторитетных текстов, часть из которых содержат отнюдь не миролюбивые призывы по отношению к иноверцам. Эти тексты, с Вашей точки зрения, тоже должны быть выведены из-под возможного запрета за пропаганду экстремизма?

Я бы сказал так: выступая на каких-либо площадках, будь то Государственная Дума, Совет Федерации или Общественная палата, я всегда озвучивал официальную позицию Церкви или Синодального отдела по данному вопросу. Моя роль в предоставлении тех или иных комментариев была достаточно технической. Мне необходимо было дать возможность собравшимся услышать позицию Московской Патриархии по указанной проблеме. Поэтому, если Вы спрашиваете о моем мнении как священника Русской Православной Церкви и гражданина Российской Федерации, то оно такое: именно Русская Православная Церковь создала ту Россию, которую мы знаем и любим. Безусловно, включение в какие-либо законы негативного отношения к Священному Писанию, к традициям Русской Православной Церкви, к святоотеческим творениям, богослужебным книгам для меня не допустимо. Церковь — это базис и фундамент Российской государственности. Что касается остальных религий — и мусульман, и иудеев, и буддистов, — то я всегда относился и отношусь к представителям этих религий с уважением и выступаю исключительно за то, чтобы права верующих традиционных для России религий не ущемлялись, как это и происходит сейчас.

Допустим, что в публичном пространстве я скажу, что иудейский народ должен быть наказан за то, что он распял Христа. Мне предъявят претензии, что я высказываю экстремистские идеи, но я сошлюсь на соответствующие тексты из богослужения Страстной седмицы. Как быть?

Я считаю самым интересным эпизодом в своей работе в Синодальном отделе по взаимоотношениям Церкви и общества участие в работе с ОБСЕ, где мне удалось несколько раз в генеральном штабе этой организации выражать позицию нашей Церкви по актуальным вопросам. Если сейчас мы с Вами скажем, что необходимо запрещать нетолерантные высказывания в церковных текстах и песнопениях вместо того, чтобы объяснять их суть и значение людям, то получим в итоге как раз невежество и незнание. Именно это мы и обсуждали на площадках ОБСЕ: что лучше, запретить или объяснить, отменить или научить. Мировая практика в международном праве и в работе общественных организаций склоняется к тому, что нужно объяснять — необходимо проводить семинары, лекции на эти темы. Давайте устроим семинар и объясним слушателям, что Христа распинает каждый из нас своими грехами.

Ну и стоит помнить, что не Христос сказал: «Кровь Его на нас и детях наших», а сами люди. Тогда станет понятно, почему эти слова Священного Писания получили такой резонанс — сами представители иудейского народа засвидетельствовали, что они отвечают за действия, которые совершались на том судилище. Просто запретить эти слова, сославшись на косноязычность наших предков, на мой взгляд, будет исторически неверно.

Скажите, когда назрел вопрос о рукоположении? Вы сами взяли инициативу на себя и поговорили с духовником или всё было как-то иначе?

Я никогда не стремился стать именно священником, потому что это огромная ответственность. Мне нравилось быть диаконом, я стремился к одному — мне хотелось дожить до того момента, когда я все-таки стану диаконом. В день рождения моего духовника, 9 мая 2010 г., владыка Арсений, по благословению Святейшего Патриарха рукоположил меня в диаконы.

Ну Вы же писали прошение о рукоположении в сан иерея?

Прошение я, конечно, писал. Есть такое золотое слово — послушание. Человек находится в послушании у Церкви в лице ее священноначалия: настоятеля, главы отдела и так далее. В какой-то момент мне сказали, что нужно подать прошение о рукоположении в сан иерея. Повторюсь, это мое сугубо личное мнение, что не один здравомыслящий человек самовольно не пойдет в священники, потому что среди священников, как говорит святитель Иоанн Златоуст, меньше спасающихся — там слишком высокая ответственность. Сейчас, например, идут публикации, что у батюшек иной раз бывает выгорание, случаются с женами проблемы. На самом деле так было, и так будет всегда: ведь для священника норма, что он всего себя посвящает именно Церкви. Кто добровольно захочет снять с себя обручальное кольцо и положить его на престол, болеть душой за каждого пасомого? Такую ответственность можно принять на себя только по послушанию.

Но диаконом Вы стать хотели?

Мне предложили принять диаконский сан спустя лет десять, тогда, как мне казалось, я вполне был готов к этому служению. Я был женат, у меня за плечами было не только духовное, но и высшее светское образование, был опыт работы в Церкви. Но Господу было угодно, чтобы до этого я прошел через послушание алтарника в храме Святой Троицы на Грязех и в Зачатьевском монастыре, поработал в Троицком благочинии и в Патриархии. И лишь после того, как я зарекомендовал себя эффективным сотрудником Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, его председатель и настоятель храма святителя Николая на Трех горах, отец Всеволод предложил мне писать прошение о диаконской хиротонии. Почти сразу после хиротонии меня послали в Чечню на конференцию, где православными были только я и Алексей Гришин, представитель администрации президента, находившийся на большой дистанции от меня. Мы колесили в разных автобусах в чисто мусульманской компании по всей Чечне. Для меня это был «интересный» опыт: я в подряснике хожу по земле, где мученическую кончину приняли многие священники и солдаты нашей Российской армии только потому, что они не отреклись от Христа.

Вскоре после Вашего назначения настоятелем храма преподобных Зосимы и Савватия Соловецких в Гольяново Вы сказали, что будете стараться приглашать сюда известных спортсменов, актеров, режиссеров, чтобы они могли показать, как их талант и жизненный успех стал производным от их христианской жизни. Чуть раньше, когда мы сегодня беседовали, Вы говорили, что для человека главное счастье — жить по воле Божией. Не получается ли, что Вы показываете молодым людям, что православие — это средство достичь жизненного успеха?

Когда Святейший Патриарх Кирилл меня назначил настоятелем, я увидел, что здесь, в гольяновском храме, очень много пожилых людей и очень мало молодежи. Я понял, что должен стараться открыть для молодых красоту православия — это было моей первой пастырской заботой. Но до современной молодежи могут достучаться те люди, которые либо являлись, либо сейчас являются лидерами общественного мнения. Именно этим и было продиктовано мое желание приглашать в храм видных деятелей. Я хотел помочь молодым найти дорогу к храму, показать им на примере выдающихся людей, что вера не мешает самореализации в жизни, а, напротив, помогает человеку обрести себя. Но вера не является инструментом, она становится как бы «путеводной звездой». Судя по тому, что сейчас ко мне подходят прихожане и говорят, что в храме стало даже слишком много молодежи, молодые везде — в алтаре, за свечным ящиком, на уборке, в хоре — и мы забываем наших бабушек, что-то нам удалось. Правда, теперь нужно более внимательно заниматься и пожилыми людьми.

Вы по долгу службы сейчас отвечаете за взаимоотношения с Росгвардией. Зачем это нужно Церкви?

Везде и всюду всё решает человек, в том числе и в силовых ведомствах нашей страны. От того, как будет себя вести этот человек, находясь на том или ином посту, зависит будущее страны. Поэтому напомнить и генералу, и простому спецназовцу от Росгвардии о вере, о Боге, покрестить его, при наличии такого желания, исповедовать, причастить — это долг представителя Церкви. Моя задача — помочь людям понять, что они не просто носители какой-то функции, а еще и члены Тела Господня. Бывает важно объяснить военнослужащему, что любовь к Отечеству имеет корни в христианской любви к Богу и ближнему.

А если любовь к земному Отечеству вступает в конфликт с любовью к Отечеству Небесному?

Каждый христианин — воин Господа Иисуса Христа, в чине крещения об этом говорится. И я не вижу тут конфликта. Через ощущение, что ты ответственен за судьбы своей страны, здесь, на своем месте, борясь с грехом, исполняя заповеди Божии, ты выполняешь завет о любви к Родине, и это осознание, на мой взгляд, не вступает в конфликт с любовью к Отечеству Небесному.

Вы абсолютно не допускаете ситуации, когда такой конфликт в принципе возможен? Например, гипотетическая ситуация с преступным приказом?

В Основах социальной концепции Русской Православной Церкви записано, что каждый верующий человек имеет право на гражданское неповиновение, если действующие распоряжения властей противоречат заповедям Божьим.

В армии это неповиновение будет преступлением.

В этом случае задача священника Русской Церкви объяснить российскому военнослужащему, что такое заповеди Божии, как правильно относиться к их исполнению, и разъяснить, что неисполнение приказа — тоже может стать нарушением заповеди Божией. Наше государство сейчас утверждает традиционные основы в российском обществе. Мы давно пережили ту эпоху, когда представители государственной власти сами разрушали храмы или отдавали преступные приказы на это, выгоняли и арестовывали верующих, а на царских вратах распинали священников. Мы хорошо выучили эти уроки! Верю и глубоко убежден, что описанная Вами ситуация с отдачей и получением преступных приказов на высшем уровне в принципе невозможна в нынешней России — в стране, поборовшей коммунизм и вернувшей на кремлевские башни иконы Господа и святых. По крайней мере и власть, и Церковь делают все возможное, для того чтобы никогда больше не возникало таких страшных столкновений верующих и безбожников. Именно это я стараюсь объяснить в том числе сотрудникам Росгвардии. Мы обязаны быть верными сынами своего Отечества, говорил Александр Васильевич Суворов.

Отец Роман, скажите, пожалуйста, Вы счастливый человек?

Совершенно счастливый человек. Абсолютно! Понимаете, служение у престола дает ни с чем не сравнимое ощущение полета души, окрыляющей радости. В этом мое счастье.

Большое спасибо за беседу.