Отец Иоанн, читая Вашу биографию, может показаться, что выбор светского вуза — Исторического факультета МГУ — был некоторым бегством из своего сословия. Вы, человек из семьи священника, не желаете становиться священником, ищите, как реализовать себя в светском мире и поступаете в светский вуз на светский факультет. Но сейчас Вы священник, заместитель декана по воспитательной работе на Богословском факультете. Расскажите, пожалуйста, почему Вы не выбрали, например, семинарию или Богословский факультет Свято-Тихоновского университета?

В тот момент, когда я закончил школу, Православный Свято-Тихоновский университет проходил период своего становления. Время было достаточно сложное — это середина 1990-х годов, с достаточно неясными перспективами для страны, о чем теперь стали забывать. ПСТГУ тогда не был таким вузом, каким он стал сейчас, он не был даже университетом. Не говоря уже о том, что для молодых людей не было отсрочки от армии. Другое обстоятельство: закончив школу, я не мог сказать однозначно, что я хочу стать священником. Это вопрос слишком серьезный для молодого человека в 17 лет. Возможно, сказалось и то, что как мой отец, так и многие из тех, кто стоял у истоков нашего университета, первоначально получали светское образование. На основе этого светского образования они стали строить свою жизнь, связанную с Церковью. Эта основа имела большое значение в их личностном становлении и сыграла очень большую роль в том, что университет стал именно таким. Он одновременно и светский, и церковный.

И я пришел к мнению, что, получив светское образование, человек может более трезво, адекватно и уверенно сказать, как он хочет дальше строить свою жизнь. Если он выбирает служение Церкви, то делать это более осознанно.

Примерно в эти годы диакон Андрей Кураев рассказал мне, что если на вступительных экзаменах в Свято-Тихоновском университете (тогда – институте) он видел какого-нибудь талантливого мальчика-абитуриента, то тихонечко ему говорил: «Давай-ка лучше сначала в МГУ». Сначала нужно получить хорошее светское образование, а после этого те навыки, которые наработаны в университете, можно будет применить к новой области знания. Вероятно, то, что мы сейчас вышли на совершенно другой уровень образования, связано с таким интересным стартом.

Всё-таки почему Вы выбрали Исторический факультет? Ведь отец Владимир не историк по своему первому образованию, он кандидат физико-математических наук?

Вы, вероятно, знаете, что отец Владимир в свое время интересовался историей и даже готовился поступать на Исторический факультет МГУ. Но, в силу того, что историческая наука не была свободна от марксистской идеологии со всеми сопутствующими этому особенностями, его выбор пал на физику. Но любовь к истории у отца Владимира была всегда. Особенный интерес у него был к истории Русской Церкви XX века, и главное историческое научное направление Свято-Тихоновского университета во многом этим и продиктовано. Отец лично знал многих людей, так или иначе сыгравших свою роль в истории минувшего века. Многие из них смогли передать то, что всячески пытались забыть, вычеркнуть, вымарать со времени патриарха Тихона и вплоть до 90-х годов. Я поступал уже после распада Союза, и поэтому отец меня не отговаривал от поступления на Исторический факультет. Он с уважением отнесся к моему выбору.

Вы сказали, что факультет был уже другим. Насколько другим? Ведь инерция определенной школы в гуманитарных дисциплинах обычно сохраняется значительно дольше, чем в технических. Официально марксизм мог перестать быть единственно правильной идеологией, но, с другой стороны, он был хорош тем, что есть некая целостная парадигма, которая объясняет всё. История становится действительно наукой с общей теорией. Если же от марксизма отказаться, то повисаешь в некоем вакууме, возвращаешься к тому же Василию Болотову, который прямо писал, что история не наука, потому что в ней невозможно выделить строгих законов. Какие у Вас в связи с этим воспоминания об учебе в университете, и какой подход к истории был в годы Вашего обучения там?

Вначале я был просто очарован тем, что оказался в стенах Московского университета, тем, что здесь чувствовалась серьезная школа, здесь жила историческая наука. При этом 90-е годы сами по себе были интересными и, может быть, даже в чем-то более свободными, чем 2000-е. Я помню, что на первом курсе у нас лекции читал старенький профессор Марков. Он читал предмет «Первобытное общество».

Лекция о происхождении человека в дарвиновском изложении окончилась ожесточенным спором между православным студентом, который говорил, что Господь сотворил человека, и людьми атеистических взглядов.

При этом Марков улыбаясь стоял за спинами этих ребят и почти ничего не говорил. Это был дух некой свободы. Конечно, в учебниках и на лекциях многих профессоров чувствовался марксистский подход. Он никуда не делся. Явно я это почувствовал, когда пришел в наш Свято-Тихоновский институт и оказался на лекции по истории Церкви. Здесь для меня мир Средних веков и история Византии предстала совершенно иначе, чем то, о чем нам рассказывали в МГУ. Оказалось, например, что если церковную историю изъять из истории Византии, то там практически ничего не остается. Ну и сегодня приходится с сожалением констатировать, что отказ от марксистских догм происходит чрезвычайно медленно.

Вы сказали, что для молодого человека в 17 лет, во всяком случае в Вашей ситуации, трудно было твердо определиться, хотите ли Вы стать священником. Когда Вы все-таки определились?

Конечно, образ отца был перед глазами всю жизнь. Наверное, я стал более серьезно относиться к жизни и думать о том, что же я буду делать дальше, ближе к концу университета. Есть такие люди, которые четко знают с самого начала, чего хотят. Я не был уверен в том, что стану священником, до самого последнего момента. Основывался на благословении и поддержке со стороны родителей и моего духовного отца, протоиерея Александра Салтыкова, а также многих других, кто меня на это настраивал.

Это были Ваши размышления или, в том числе, и вопросы с их стороны? Я не говорю о давлении, я говорю о тех вопросах, которые человеку вполне естественно задавать. Я знаю довольно много историй, когда или сам духовник, или кто-то из близко знакомых церковных людей прямо спрашивает молодого человека: «Скажите, а Вы не думаете, что Ваш путь — это путь принятия священного сана?»

В моей жизни многое часто происходило само собой, как мне казалось. Только потом понимаешь, что Господь ведет человека каким-то путем, что огромную роль играет молитва близких. В частности, так было с поступлением в Свято-Тихоновский университет. У меня было несколько друзей одноклассников, которые так же, как и я, учились в МГУ, но на мехмате. Я с ними за компанию стал ходить на лекции ПСТГУ, которые происходили по вечерам в первом гуманитарном корпусе МГУ. Было потрясающе интересно. Потом мы поняли, что нельзя ходить нерегулярно: нужна система. Мы стали вместе готовиться к поступлению в ПСТГУ, на последних курсах МГУ уже можно было себе позволить получать образование в Свято-Тихоновском. Все получилось как бы само собой. Даже тогда у меня не было однозначного ответа о священстве, можно сказать, что я просто пошел за компанию. Когда наше обучение в Свято-Тихоновском подходило к концу, естественным образом возник вопрос о рукоположении. Мой отец задавал его мне очень осторожно. Сейчас я понимаю, что он не хотел за меня принимать решение. Понятно, что любой священник, всего себя отдавший служению, хочет, чтобы его дети пошли по его пути.

Вы сказали, что МГУ в ранние 90-е годы — это мир свободы, мир дискуссий. Скажите, пожалуйста, что можно сказать о нашем университете в годы Вашей учебы? Возможно ли было у нас серьезно дискутировать не только студентам между собой, но и студентам с преподавателями?

В ПСТГУ я оказался на вечернем отделении. Считаю, многие преподаватели меня поддержат, что вечернее отделение — это особенная атмосфера, особенный мир. Туда приходят сложившиеся люди, которые уже четко знают, чего они хотят. Заражает их горение. Может быть, они не так быстро запоминают, не так, как молодые люди, быстро анализируют, но они впитывают чуть ли не каждое слово преподавателя и готовы этим словом дорожить. Я знаю, что преподаватели очень любят читать лекции именно вечерникам. Среди вечерников было много интересных людей: инженеры, врачи, журналисты, люди в разных сферах своей жизни пытавшиеся применить свои знания. Они хотели послужить Богу, и те знания, которые они получали в нашем университете, приобретали у них практический смысл. Меня даже расстраивало, что когда мы приходили на поточные лекции для всего первого курса нашего университета, я видел, что у молодых ребят, недавно закончивших школу, такого горения нет. Им было не так интересно, как нам. Они могли общаться между собой, переводить какие-то тексты, не обращая внимания на лектора. В этом смысле вечернее отделение отличалось в лучшую сторону.

С Вашей точки зрения, каков сейчас контингент студентов дневного и вечернего отделений? Многие думают, что круг тех людей, которые питали наш университет, довольно быстро исчерпался. Речь о людях, для которых богословское образование — это не просто квалификация для получения священного сана. О людях, для которых богословское знание самоценно. Сейчас часто к нам приходят люди случайные или те, кто просто сам не знает, чего хочет…

Существует множество причин изменения общего контингента наших студентов. В первую очередь ЕГЭ, который распределяет абитуриентов по вузам иногда вне зависимости от их первоначального желания. Из-за ЕГЭ мы не можем отобрать к себе на факультет студентов через собеседование, как это было раньше. Конечно, свои коррективы в атмосферу на факультете внесло обучение девочек. Когда я учился, девочек на Богословском факультете не было. Разделение пастырского направления и научного тоже сыграло свою роль (такое разделение существовало в середине первого десятилетия нынешнего века, но впоследствии от него отказались - прим. ред.). Кроме того, само поколение студентов сейчас немного другое. Это поколение цифровых технологий, социальных сетей, в чем-то более следующее за модой, в чем-то более инфантильное. Возможно, сегодня на Богословском факультете сложнее найти такого целеустремленного студента, который твердо идет по выбранному пути, хотя такие все равно есть, и погоду делают именно они. Возможно, их не так много, как хотелось бы, но именно на них мы стараемся ориентироваться.

Мы перешли к Вашим обязанностям, связанным с должностью заместителя декана Богословского факультета по воспитательной работе. Что такое воспитательная работа в высшем учебном заведении? В 90-е годы было стремление изгнать воспитательную работу даже из школ: школа должна давать знания, воспитание всегда связано с идеологией, а идеологии у нас в обществе или не должно быть вообще, или как минимум, не должно быть одной господствующей идеологии. Если в школу воспитание потихонечку возвращается, даже в светской школе этот аспект заложен в ныне действующую концепцию образования, то как понять, что такое воспитательная работа в вузе? Нет ли здесь определенного наследия советского прошлого, когда человека воспитывала родная партия, не соглашаться с которой было затруднительно: можно было колебаться только вместе с генеральной линией партии?

Думаю, все прекрасно понимают, что даже если не навязывать свое мнение по поводу того, что такое хорошо и что такое плохо, то это вовсе не значит, что ничего хорошего и ничего плохого не существует. Воспитание как таковое является необходимой и неотъемлемой частью любого образования. Может быть, даже воспитание в первую очередь является задачей любого образования. Воспитание ума, воспитание работоспособности, воспитание нравственности. Как говорил отец Иоанн Кронштадтский: «При образовании чрезвычайно вредно развивать только рассудок и ум, оставляя без внимания сердце, — на сердце больше всего нужно обращать внимание». В нашем вузе особенная задача. Понятно, что если мы являемся православным вузом, то у нас есть четкие воспитательные установки, связанные с нашей верой. Тут есть тонкая грань: мы не можем уходить от этих установок, но при этом есть и миссионерская задача, потому что студенты приходят совершенно разные, из разных мест. Главная задача, которою можно себе поставить, — передать нашу веру этим студентам. Часто приходится сталкиваться с грубыми нарушениями порядка в нашем университете, разбираться с такими случаями — это часть моих обязанностей. Одними запретами, одной строгостью на факультете ничего не добьешься. Стараемся предложить студентам какие-то внеаудиторные воспитательные мероприятия, из которых самым важным является участие в богослужении. Это центр и стержень всего воспитания. На Богословском факультете служб достаточно много, и мы стараемся вовлечь в эту богослужебную жизнь всех студентов.

Если студент не желает принимать участие в богослужениях? Например, человек приходит в наш университет, ему интересно христианство как объект профессионального изучения, он поступает на специальность «Религиоведение», но при этом по своему мировоззрению он христианином не является. Он агностик и в богослужебной жизни участвовать не хочет совершенно. Как быть в таких случаях?

Есть такие случаи. Наша задача заметить таких людей и помочь им определиться в жизни. Потому что так или иначе человек придет к противоречию, поймет, что он пытается изучать некую теорию, которую на практике применить в своей жизни не хочет. Богословие не ограничивается и не заканчивается одной лишь научной теорией. Так же, как и религиоведение, остается поверхностным, если человек не практикует, как сейчас говорят, свою веру.

Почему? Скажем Владимир Кириллович Шохин, один из ведущих индологов, практикующий православный христианин, что не мешает ему быть признанным специалистом в области индийской религии и философии. Притом, что наши мировоззрения с адептами этой традиции радикальным образом расходятся.

Владимир Кириллович — практикующий православный. Я думаю, что это помогает ему в изучении выбранной им темы. Что касается нашего вуза, то, вероятно, у нас, будучи агностиком, можно доучиться до конца, не включившись в богослужебную жизнь. Но мне кажется, что самому человеку будет некомфортно находиться в обществе, где участие в таинствах является неотъемлемой и важнейшей частью жизни. Как говорил замечательный богослов нашего временя владыка Каллист (Уэр): «Богословие есть не что иное, как созерцание. Оно предполагает живое общение с живым Богом и неразрывно связано с молитвой. Не существует истинного богословия, которое не было бы частью богослужения. Всякое подлинное богословие является литургическим, доксологическим и мистическим».

Вы упомянули, что в Ваши обязанности входит применение или предложение каких-то административных мер воздействия в том случае, если студент допускает какие-либо нарушения. В каких-то случаях эти нарушения могу быть связаны не с проблемами дисциплины внутри нашего университета, а с тем что со студентом происходит за рамками учебного процесса, но тем не менее является недопустимым с точки зрения элементарной христианской нравственности. Что делать в таком случае?

Это извечная дилемма — проблема в воспитательном процессе. Необходим индивидуальный подход с каждым конкретным провинившимся или просто с пришедшим к нам студентом. Мы стараемся пообщаться и разобраться, узнать, кто он, откуда и чего он сам хочет. Часто проступки, которые приводят его ко мне, являются поводом лишь для того, чтобы с ним ближе познакомиться. Мы стараемся не действовать не разобравшись. Проблема заключается в том, что все-таки правила подразумевают некую систему мер, от которой трудно отступить или действовать непоследовательно в одинаковых случаях с разными людьми. Индивидуальный подход — это попытка внимательно разобраться с каждым студентом и, если студент ошибся, то помочь ему исправить ошибку. Если же он и не хочет исправлять ошибку, то помочь разобраться в том, чего он в жизни хочет и куда ему дальше идти. Правильный ли он сделал выбор, оказавшись здесь? Помочь человеку ответить честно на этот вопрос — вот главная задача!

Допустим, студент считает, что он сделал правильный выбор, оказавшись на нашем факультете, потому что ему это интересно, но не считает свой проступок ошибкой, потому что с формальной точки зрения российского законодательства он не нарушал, к учебному процессу относится добросовестно…

Формальная точка зрения, как и формальный подход, вещь очень лукавая. Конечно, студенты много всего считают. В первую очередь, что они самые умные. Но наш вуз не очень старый, и люди, которые создавали его потом и кровью, живы до сих пор. Те, кто трудится в нем, знают, как создавался этот вуз, для чего и с какими трудами. Наша задача этот формальный подход перевести в некое личное отношение. Студент, если он все-таки хочет здесь учиться, если он хочет взять максимум того, что можно здесь получить, должен в какой-то степени жить университетом, а не относиться к нему формально. Мы стараемся эту доставшуюся нам традицию очень бережно сохранять, передавать новым поколениям студентов. В нашем университете мало формальности, даже начиная с того, что мы оказались в здании, которое для нас не просто некое сооружение — это святыня, памятник истории, памятник подвигу новомучеников и событий 1917 года. Каждый раз, когда мы со студентами касаемся этой темы, мы стараемся, чтобы они пропускали такое отношение через себя, переживали внутренне события, происходившие здесь 100 лет назад. Должно быть, благоговейное отношение ко всему, что нас окружает, и помогает нам жить. Мы верим, что Господь благословляет нас за это отношение. Если бы не молитва новомученикам, память которых мы пытаемся сохранить, университета давно не было бы.

Правильно ли я понимаю, что Вы практически предлагаете человеку быть последовательно честным, в том числе и перед самим собой? Действительно ли при таком подходе он может быть уверен, что его место здесь у нас?

Конечно! Именно так!

Вы упомянули, что центр воспитательной работы православного вуза — это богослужения, а помимо него есть ли что-то еще?

У дневного отделения, да и у вечернего график построен так, что очень сложно что-то добавить к той массе предметов, которые у них уже есть. Они порой не могут поднять головы от домашних заданий, от изучения языков, различных переводов. Но мы стараемся найти время и в какие-то паузы, промежутки в их сложном графике устраивать студенческие мероприятия. Есть регулярные совместные поездки. У нас их пять: в сентябре мы ездим в Лавру преподобного Сергия Радонежского; позже осенью наш хор едет в Ростов, зимой мы едем в Касимов на миссионерскую практику и есть поездка на Пасху в Оптину пустынь. Еще есть летний лагерь, который уже несколько лет проходит под Рязанью в Иоанно-Богословском монастыре, где в июле студенты вместе живут, трудятся, учатся и отдыхают.

Раз уж Вы об этом упомянули — в первый раз они традиционно в Рязань на два дня ездят осенью. Скажите, какое значение имеет летний лагерь с точки зрения воспитательной работы?

В этом пространстве концентрируется сразу очень много важных моментов. Во-первых, общая физическая работа всех сплачивает и объединяет. Для преподавателей есть возможность увидеть, насколько человек ответственный, состоятельный. Если в обычной жизни мы никого не заставляем специально ходить на службы, то в лагере мы можем наблюдать за тем, как человек относится к богослужению, к участию в Таинствах. Во-вторых, в лагерь приезжают разные специалисты, преподаватели, читают лекции, проводят семинары. Такое более глубокое знакомство и погружение в предмет впоследствии может позволить студентам выбрать кафедру, направление собственной научной деятельности. Это тоже очень важно. Совместный отдых, неформальное общение, разговоры со студентами — всё это приводит к тому, что они смотрят на нашу жизнь другими глазами, когда возвращаются из лагеря.

Заключительный вопрос. Обычно я спрашиваю у собеседников в священном сане, что самое главное в служении священника. Вас же я все-таки попрошу коротко резюмировать, что Вы видите главным в служении заместителя декана по воспитательной работе, человека, который отвечает на нашем факультете за очень важную, может быть, даже и центральную, как Вы сказали, составляющую образовательного процесса?

Если бы я сказал, что наша задача помочь человеку прийти к Богу, это, может быть, звучало бы слишком амбициозно. Как мне кажется, программа минимум заключается в том, чтобы хотя бы не отвратить человека от Бога.

Такое бывало?

К сожалению, система иногда не щадит людей. Бывают не самые приятные случаи, конечно, они встречаются всегда, как, например, у врача, который лечит больного, но иногда больной не выдерживает этого лечения. Так что программа минимум — не отвратить человека от Бога. Программа максимум — помочь ему прийти к Богу через наш университет, через обучение, через богослужение и даже просто через общение со своими преподавателями и однокурсниками. Это тонкий момент, тонкая материя, которая легко рвется, и наша задача ее не порвать.

Радикальные решения принимать трудно?

Конечно, трудно. Важно и мне самому понять и помочь понять человеку, что это радикальное решение направлено не на то, чтобы его затоптать, а, наоборот, на то, чтобы ему помочь. Конечно, ошибки нужно уметь исправлять. Все ошибаются, нет людей безгрешных. Иногда исправление происходит через боль, иногда приходится доказывать свою состоятельность, свое желание. Бывает, что безнаказанность приводит к более тяжелым результатам, чем своевременное наказание, но с пониманием того, что тем самым человек проходит через некое очищение.

Спасибо большое за уделенное время.

Беседовал: Иван Бакулин

Фотографии: Сергей Пронин