Предлагаем вниманию читателей интервью со священником Максимом Юдаковым, выпускником Богословского факультета ПСТГУ, который возглавляет тьюторскую службу Богословского института.

Отец Максим, позвольте Вас спросить: каким образом Вы узнали о Свято-Тихоновском университете?

Впервые о Свято-Тихоновском университете, тогда еще институте, я услышал от моего преподавателя – директора воскресной школы Юрия Сергеевича Косолапова (+2005). По первому образованию он был физиком. Затем закончил Свято-Тихоновский институт, а впоследствии, по благословению своего духовника, Юрий Сергеевич занялся тем, что организовал сначала воскресную школу для взрослых, потом для детей, в которой я, будучи еще подростком, услышал о Свято-Тихоновском институте.

Что это за приход?

Приход Успения Пресвятой Богородицы в Вишняках. На этом приходе тогда служил ныне уже покойный протоиерей Вячеслав Марченков (+2000). У отца Вячеслава была небольшая община его духовных чад, в числе которых был и я. Нам Юрий Сергеевич рассказал о ПСТБИ. Когда я изъявил желание пойти учиться в духовное учебное заведение и впоследствии принять священный сан, он предложил именно этот вариант.

Что было первично: желание изучать богословие или стремление принять священный сан?

Сначала было желание принять священный сан.

Тогда почему не семинария?

Семинария тоже была в числе рассматриваемых вариантов. Свято-Тихоновский университет давал несколько преимуществ по сравнению с семинарией. Во-первых я, как москвич, мог жить дома, а не в общежитии; во вторых ПСТГУ как высшее учебное заведение имело государственную аккредитацию и давало отсрочку от армии. То есть я мог получить не только духовное образование, но и хорошее светское. Я узнал, что в Свято-Тихоновском университете есть подготовительные курсы и поступил туда. Я еще не был уверен, что буду поступать именно в ПСТГУ — просто готовился поступать в духовное учебное заведение. Я сдал экзамены после подготовительных курсов, и меня автоматически зачислили на первый курс. Так я остался в нашем университете.

Раз был приход, раз была приходская община, значит, была религиозность с детства? Какова была в Вашей христианской жизни роль семейной традиции?

Религиозным и церковным человеком была, конечно, бабушка. Она меня водила в храм. Это не было насильственно, я всегда мог остаться дома, но мне нравилось бывать в храме, посещать службы. Наверное, меня в первую очередь привлекала внешняя сторона. Ну и, разумеется, церковная атмосфера – это не атмосфера светская, которую я всегда видел вокруг себя.

Школа у Вас была светская?

Да, школа была обычная, светская.

Вы поступили на первый курс. У многих студентов поступление на первый курс – это определенный кризис перехода от мечтаний к реальности, как в плане учебы, которая в Свято-Тихоновском университете всегда была нелегкой, так и в представлении о православном богословии, об истории Церкви. Был у Вас этот переход, и если был, то как Вы его переживали?

У меня скорее был переход от инфантильной школьной системы к системе классического вузовского образования. Первый курс был для меня переломным и сложным. Не в том плане, что было много занятий и заданий. Студенты часто жалуются, что их «задавили» английским, греческим языком или еще чем-либо. Наверное, это было сложно. Оглядываясь назад, могу сказать, что я просто не умел работать в этой новой реальности. Десятый и одиннадцатый классы я закончил экстерном. Экстернат — это отход от ежедневной школьной рутины, но в то же время он немного расслабил, а здесь опять домашние задания, опять необходимость регулярной учебы. На первом курсе мне было тяжело именно психологически. Вообще говоря, я был готов уйти с первого курса. Но что-то меня заставило остаться. Это в первую очередь преподаватели и наставники, которые меня окружали. Большую роль на первом курсе сыграл отец Николай Емельянов, наш куратор, который увидел во мне какую-то перспективу. Благодаря ему я удержался на Богословском факультете. Второй и третий курсы — это время более вдумчивого обучения, но только в конце бакалавриата, и в магистратуре я полностью втянулся в научную работу.

Давайте поговорим о научной работе. Как проходил выбор специализации и выбор научного руководителя? Выбор кафедры?

Если говорить честно, то для меня, как и для многих студентов, выбор кафедры ограничивался знанием иностранных языков. Поскольку я иностранных языков не знал, то пошел на кафедру Пастырского богословия. Моя ошибка заключалась в том, что я не поинтересовался, чем на этой кафедре занимаются. Однако у нас в то время преподавал литургику отец Михаил Желтов. Он предложил студентам: если кто-то хочет изучать литургику, может обратиться к нему, и он поможет подобрать тему. Литургика мне очень нравилась. Я слышал, что на кафедре литургики высокие требования — нужно знать много европейских языков. Мне эта кафедра казалась недоступной, но заниматься литургикой мне очень хотелось. Мне всегда нравились богослужения. Я до сих пор ощущаю себя «в своей тарелке», когда говорю о литургии. Мы поговорили с отцом Михаилом, и он мне сказал:

дело не в языках — дело в желании и интересе, если ты хочешь заниматься этим предметом, то всё остальное приложится, главное не трусить.

Я понял, что, несмотря на трудности, мне интересно заниматься этим предметом. Таким образом, я оказался на кафедре литургики.

Пожалеть потом об этом выборе не пришлось? Потому что в процессе обучения, наверное, выяснилось, что очень многое придется самостоятельно изучать?

Выяснилось, что без знания иностранных языков заниматься литургикой действительно невозможно. Но ведь заниматься любой наукой и хорошо владеть предметом без знания иностранных языков невозможно. Мне пришлось в меру необходимости и в меру сил подучивать иностранные языки, чтобы читать на них книги. Большинство хороших и фундаментальных трудов в литургической науке принадлежат европейским исследователям. Мне было трудно, но очень интересно. Я начал работать с рукописями. В первую очередь моя работа касалась древнерусского богослужения, но применительно к древнерусскому богослужению тоже следовало изучить общий научный дискурс. Конечно, пришлось прочитать большой круг литературы, но это было очень интересно.

Вы окончили бакалавриат, потом магистратуру. Между сроком окончания обучения и сроком рукоположения в священный сан, сначала дьяконский, потом пресвитерский, прошел довольно длительный период. Почему это произошло и чем в это время вы занимались?

Прошло семь лет с момента окончания магистратуры до принятия сана священника. По окончании магистратуры я поступил в Общецерковную аспирантуру. Мне было интересно познакомиться с одной из альтернатив Свято-Тихоновскиму университету. Я закончил аспирантуру и сейчас нахожусь на этапе доработки диссертации. За это время я поступил на работу в Финансово-хозяйственное управление Русской Православной Церкви, проработал там несколько лет, по благословлению владыки Тихона Подольского, бывшего тогда председателем этого Синодального отдела. Позже я перешел на работу в возглавляемое им Северо-Восточное викариатство г. Москвы секретарем-делопроизводителем, где тоже получил хороший опыт работы. Моя научная деятельность шла параллельно с церковным служением.

Вы говорили, что интересно было сравнить, что отличает Общецерковную аспирантуру от Свято-Тихоновского университета. Какие плюсы и какие минусы у нее есть?

Как мне кажется, на момент моего поступления основный минус Общецерковной аспирантуры заключался в том, что она не являлась продолжением фундаментального богословского образования, не вытекала последовательно из бакалавриата и магистратуры. Она вбирала в себя выпускников различных духовных учебных заведений, не имея своих собственных традиций. Сейчас уже открыта магистратура, есть кроме богословской много других специальностей, что в какой-то степени компенсирует этот минус. Плюсы обучения в Общецерковной аспирантуре для меня носили субъективный характер и никак не связаны с обучением в Свято-Тихоновском университете: для меня положительной стороной было то, что аспирантура давала большую свободу для научного исследования. Это была уже не студенческая, а научная среда. Да, у нас были занятия, но значительно больше внимания уделялось самостоятельной научной работе с источниками. Общецерковная аспирантура дала мне шанс поехать на три месяца на стажировку в Италию. Я изучил итальянский язык в объеме, достаточном для того, чтобы свободно общаться и читать книги. Аспирантура помогла расширить мой научный и культурный кругозор.

Что дала Вам работа в административных церковных структурах?

Я увидел жизнь Церкви изнутри. Раньше моя церковная жизнь ограничивалась в первую очередь приходом. Чаще всего это был опыт прихожанина, который молится. Потом были послушания алтарника и иподиакона. Здесь же я увидел, как работает церковно-административный аппарат. Финансово-хозяйственное управление всего лишь винтик в большой системе. Я увидел, как этот винтик взаимодействует с другими синодальными и епархиальными отделами.

У Вас не было разочарования от опыта столкновения с Церковной бюрократией?

Нет, разочарования не было. Наверное, я уже знал о существовании такого аспекта в церковной жизни и поэтому был готов к тому, с чем я столкнулся в Синодальном учреждении.

Вы упомянули о приходе, о послушаниях алтарника и иподиакона. На каком приходе это было? Как Вы вошли в алтарь и стали иподиаконом?

Первый приход — это вышеупомянутый приход храма Успения Пресвятой Богородицы в Вишняках. Мой первый духовник, отец Вячеслав Марченков, благословил меня приходить помогать в алтаре после окончания воскресной школы. Это был в 1999 год. Три-четыре года я исполнял послушания алтарника. Мне очень нравилось помогать в алтаре. Нравилось приносить какую-то пользу, быть участником организации благолепия в храме. В 2002 году настоятелем нашего храма стал епископ Никон (Миронов), находившийся тогда за штатом. Владыка Никон не отгонял от себя никого из тех ребят, кто входил в алтарь, а напротив, давал возможность нам всем быть при нем и помогать уже на архиерейской службе. Так началось мое иподиаконское служение. В течение 11 лет я был у него иподиаконом, сначала младшим, а к тому моменту, когда владыку назначили на кафедру, был уже пять лет старшим иподиаконом. После того как владыка Никон был назначен в Пермскую митрополию, меня к себе взял владыка Тихон — мой начальник по Финансово-хозяйственному управлению. Я продолжил у него иподиаконское служение вплоть до принятия священного сана. Это время тоже было для меня очень важным. Можно сказать, что во многом как личность меня воспитала приходская жизнь.

Что изменило в Вашем самоощущении и Вашей жизни принятие дьяконского и потом священнического сана?

Трудно сказать. Я очень мало был дьяконом – всего лишь год.

По подмосковным, например, меркам это совсем не мало.

Пожалуй, я стал ощущать больше ответственности за ту деятельность, которую я веду на приходе и в университете. Священный сан требует от человека особой ответственности. Когда ты был иподиаконом, ты, конечно, нес определенное послушание, но не был обязан его нести. Если у наших ребят что-то не получалось, они могли оставить это послушание. Их никто не держал. Священнослужитель уже несет определенную ответственность за свой выбор. Ты не можешь просто так взять и оставить служение – это уже образ жизни, который ты обязан вести. Хочешь ты или не хочешь, ты внешне и внутренне должен блюсти достоинство священного сана.

Вы уже упомянули, что для Вас было трудно перейти от школьного к университетскому формату обучения. Кроме того, Вы сказали, что священный сан налагает особые обязанности в тех послушаниях, которые ты несешь за пределами алтаря. Вы возглавляете у нас тьюторскую службу. В чем смысл этого нововведения? Всегда во все времена в стране существовал переход от школьной системы к вузовской. Этот переход все, получавшие вузовское образование, должны были сделать, кто-то более, кто-то менее успешно, но тем не менее все как-то справлялись с этим самостоятельно. Откуда появилась идея тьюторской службы? Зачем она нам нужна? В чем ее смысл? Вообще, кто такие тьюторы?

Тьюторство у нас появилось не так давно. Тьюторство в духовных школах — результат перенесения модели светского образования в стены духовных школ. Система старших помощников — тьюторов — пришла к нам из Англии. Тьютор — это старший студент, который курирует все сферы жизни младшего студента, практически всё, связанное с обучением и досугом.

Студент или преподаватель? Потому что в Оксфорде есть еще система индивидуальных наставников из преподавательской среды?

Если говорить об английской системе, то тьютором был старший студент. Если говорить о тьюторстве в современной системе российского образования, то тьютор — это чаще преподаватель. Точно так же и в духовных школах: тьютор — это либо преподаватель, либо сотрудник, отвечающий за воспитательную часть учебного процесса. Что такое тьюторство в Свято-Тихоновском институте? У нас эта система возникла исходя из общей тенденции развития духовных школ России. По указанию Святейшего синода каждая духовная школа обязана иметь институт тьюторства.

Мы решили, с одной стороны, усложнить саму тьюторскую деятельность, а с другой – максимально упростить жизнь студента.

Студент, приходя к нам из школы и попадая в студенческую среду, должен социализироваться. Как правило, в классической системе образования он это делает сам. При необходимости он может обратиться за помощью к преподавателю либо каким-то другим сотрудникам института, но это зависит от его личного желания. Дело в том, что в настоящее время Свято-Тихоновский институт осуществляет очень важную задачу, занимаясь подготовкой людей к священству. Студент нашего института одновременно является и студентом Богословского факультета гуманитарного университета. Благодаря этому на него ложится очень большая нагрузка. Он вынужден узнавать новые предметы, изучать много различных дисциплин. Одновременно с этим продолжается обучение по программе пастырской подготовки. Это дополнительные часы, дополнительные дисциплины, дополнительное время. Кроме того, студент Свято-Тихоновского института, который хочет стать пастырем, должен больше молиться, участвовать в совместных богослужениях. Поэтому свободного времени у такого студента меньше, нагрузка становится больше и бывает сложнее адаптироваться, перейти из школьного образа жизни к студенческому. Тьютор в Свято-Тихоновском институте как раз и нужен для того, чтобы, с одной стороны, помочь студенту одолеть этот барьер, а с другой – помочь связать все стороны студенческой жизни с целью принятия священного сана. Тьютор работает с ним индивидуально и помогает решать все его проблемы.

Здесь видится минимум две сферы, с которыми тьюторство пересекается: это сфера ответственности личного духовника данного студента, в Свято-Тихоновском институте не предполагается, что на период обучения студентом обязательно избирается духовник из числа наших преподавателей-священников; вторая – сфера ответственности научного руководителя. Не может ли здесь быть конфликтов, когда духовник говорит одно, тьютор другое, научный руководитель третье? Например, выбор темы научной работы или проблема соотношения приходских богослужений, а большинство наших студентов несут приходские послушания и институтские богослужения, когда институт предполагает, что обучение здесь связано с дополнительной богослужебной нагрузкой, а духовник или настоятель говорит студенту, что он должен быть за богослужениями на своем приходе.

Мне кажется, что в этом случае тьютор является связующим звеном между духовником, научным руководителем и студентом. В случае, если назревает конфликт, тьютор в личной беседе должен определить, что действительно полезно для студента и как правильно распределить его время. Он должен постоянно взаимодействовать с людьми, которые несут ответственность за каждого конкретного студента. Задача тьютора не в том, чтобы порождать конфликты, и не в том, чтобы быть стороной конфликта — он должен быть тем лицом, которое этот конфликт может вовремя урегулировать.

Какова роль тьютора в учебном процессе студента и в подведении итогов его учебы? Например, наступила сессия, и вдруг выясняется, что у данного студента не хватает часов по той или иной практике? Что у него не сдан тот или иной зачет или своевременно не сдан экзамен?

Тьютор должен предупредить такую ситуацию.

Результатом успешной работы тьютора должна быть полная «прозрачность» в учебной или научной деятельности студента.

Мы еженедельно встречаемся со студентами и выясняем, какие у них успехи. Эти встречи обязательны. Мы стараемся индивидуально подходить к каждому человеку. Если студент успешен и ему не требуются еженедельные встречи с тьютором, то можно общаться по телефону или по электронной почте, в социальных сетях. Если же студенту необходима еженедельная помощь, возможно даже в выполнении домашних заданий, курсовых или дипломных работ, то иногда приходится встречаться с ним чаще, чем раз в неделю. Всё зависит от желания самого студента. Задачей этих регулярных встреч является контроль за учебным процессом. Правда, иногда случается, что студент не искренен. Боясь осуждения, боясь того, что в нем разочаруются, он может намеренно приукрашивать реальное положение дел. Такое, к сожалению, нередко случается. Если я чувствую, что студент что-то недоговаривает или, например, я увидел, что вывешенные в свободном доступе результаты тестирования по иностранному языку не соответствуют тому, что студент говорит на личных встречах, я могу подойти к преподавателю и спросить, каково реальное положение дел у студента. Это нужно не для того, чтобы проконтролировать и отругать его за плохую учебу, а чтобы вовремя помочь, пока не наступила сессия, когда ничего уже нельзя сделать. Конечно, так должно быть в идеале. Работа тьютора связана с человеческими отношениями и не всегда оканчивается успехом для студента. Дело не только в успешности тех методик, которые применяет тьютор, а в первую очередь в желании самого студента. Тьютор как наставник и помощник всегда готов помогать студенту. Когда студент ищет работу для оплаты еды и проживания в общежитии, тьютор с радостью поможет ему эту работу найти. Если студент желает освоить алтарное послушание или у него нет перспектив по окончании учебного заведения найти свой приход, где бы он мог стать священнослужителем, то тьютор готов ему помочь такой приход найти. Но если же студент ничего не хочет, то применять к нему насилие было бы просто контрпродуктивно.

Вы хорошо знаете литургику, интересовались ею еще со времен окончания бакалавриата. Не видите ли Вы здесь проблемы: «Умножающий знание умножает печали»? Очень часто в популярных церковных текстах рассказывается о боговдохновенности нашего богослужения, о его чуть ли не апостольском происхождении, а когда погружаешься в материал всерьез, то видишь, что современное богослужение – это результат сложного комплекса различных влияний, действительно начиная от апостольских истоков и оканчивая каким-либо византийским придворным ритуалом. Многое из того, что в нашем современном богослужении есть и представляется его неотъемлемой частью, можно просто назвать продуктом исторической случайности. При этом такая сложная система, которую мы в итоге получаем, многими воспринимается как нечто неизменное, что нужно только принимать, хранить и любой разговор об изменении или о происхождении того или иного обряда, того или иного богослужебного чина сразу клеймится протестантизмом, модернизмом, ересью и тому подобным. Где грань между благоговейным отношением к богослужению и типиконством, в худшем смысле этого слова. Насколько комфортно с духовной точки зрения Вы как священник себя чувствуете, при том что у Вас очень серьезный набор знаний относительно того, как мы получили то, что мы имеем в этом самом Типиконе?

Когда мы говорим о богослужении, о литургии в самом широком смысле этого слова, следует помнить, что цель богослужения – ощущение Бога. Одной из форм богослужения является общественное богослужение. Если мы говорим о церковной службе, то мы собираемся для того, чтобы молиться вместе. Цель богослужения – это общественная молитва. Литургика изучает формы этой молитвы. Конечно, многое с течением времени сегодня нам кажется лишним. Но, принимая во внимание такое понятие, как традиция, мы можем сказать, что Церковь все абсолютно ненужное постепенно отторгает. Было очень много различных видов литургической практики.

Литургия никогда не статична, она все время меняется.

Даже сегодня, те кто говорят, что ни в коем случае нельзя ничего изменять в богослужении, на самом деле что-то в нем, сами того не осознавая, изменяют. Традиция жива, как живы люди. Ведь кто создает традицию? Люди, водимые Святым Духом. Одни традиции со временем отмирают, другие нарождаются вновь. Привязываться к формам нельзя. Создавать какую-то принципиально новую форму или отвергать существующую ради возвращения к изначальной далеко не всегда правильно. Если провести параллель с развитием человеческого организма, то мы увидим, что он постоянно развивается, и нам невозможно вернуться к первоначальному состоянию. Закон жизни и закон природы другой. Точно так же и в богослужебной практике. Практика всегда идет только вперед. Мои знания не мешают мне совершать общепринятые богослужения. Наоборот, я с большим интересом совершаю службу, когда знаю, откуда тот или иной элемент взялся. Это, напротив, помогает мне правильно относиться к литургическим элементам.

Один из моментов православного богослужения, непривычный для католиков и подвергаемый ими критике, состоит в том, что даже в Литургии, не говоря уже об остальных богослужениях (богослужения времени) мы имеем дело с двумя разными службами: одна – та, что совершается священником, включающая в себя тайные молитвы – светильничные, утренние (молитвы, которые священник читает про себя или тихо); другая – совершается для народа. Эти службы пересекаются в возгласах, но помимо этого каждая идет своим чередом, одна параллельно другой. Особенно ярко это проявляется на Литургии во время анафоры. Подавляющая часть анафоры, согласно многовековой практике, вопреки соответствующему повелению императора Юстиниана, произносится тайно, тихо. Прихожане в это время слышат песнопения хора, но самой анафоры не слышат. Как человек грамотный в области литургики, Вы прекрасно знаете происхождение этой практики. При этом Вы говорите, что то, что Церкви несвойственно, то, что ей чужеродно, церковная практика не принимает, а отторгает. Мы обвиняем католиков, что у них богослужение клерикализировано, потому что совершается на латыни, которую прихожане не понимают, хотя сейчас почти везде богослужения у католиков совершаются на национальных языках, и прихожане всё слышат и всё понимают, а у нас, даже оставив за скобками церковнославянский язык, фактически одновременно идут две отдельные службы.

Можно согласиться, что проблема существует. Я много думал над этим вопросом, прочел много литературы и никак не мог понять, как же церковная молитва оказывается за скобками восприятия для прихожан. Ее произносит только священник, да и то часто произносит так, что лучше бы и вовсе не произносил: бездумно, не цельно, разбивая на части возгласами. Она может прерываться различными репликами, обращениями, например к алтарникам. Эта молитва не воспринимается цельно. Меня это всегда коробит. Конечно, очень хорошо и приятно, когда эта молитва читается полностью вслух, при открытых Царских вратах и все всё понимают и вместе молятся. Но есть большое «но»! Оно заключается в истории вопроса. Таким широко известным ученым, как отец Роберт Тафт, была написана статья «Тайно или возносилась анафора?», где он указывает, что в традиции позднеантичной культуры не существовало чтения про себя.

Для Августина было большим сюрпризом увидеть, как Амвросий Медиоланский читает книгу, не произнося вслух слова.

Существует другой аспект этого вопроса — понимание этих молитв. В то время эти молитвы действительно читались вслух, но кто понимал эти молитвы и кто их слышал? Тафт пишет, что очень трудно предположить, что в Святой Софии, громаднейшем Храме Константинополя, молитвы, которые читал Патриарх, были всем одинаково слышны. Никакой техники тогда не было, а почти весь народ теснился в галереях. Тафт говорит о том, что у христиан первых веков, а после IV в. это христианство уже стало господствующей религией в Империи, вопрос стопроцентного понимания всех молитв, которые читались за службой, не стоял. Люди просто не задумывались, слышат ли они эти молитвы или как они их слышат, при том, что греческий язык весьма витиеват, и простой человек, рыбак или ремесленник, вряд ли в полной мере мог понимать те слова и выражения, которые употреблялись в молитве. Понимание, скорее всего, было неполным. Мы сейчас не говорим, хорошо это или плохо. Просто фиксируем факт.

Но храмовые комплексы Византии не сводились только к Святой Софии и большим храмам. Очень интересный вопрос – где на службах собиралось больше людей – в Святой Софии и подобных ей грандиозных сооружениях или в небольших приходских храмах в деревнях, куда собирались 20–30 человек. Это вопрос процентного соотношения населения города и деревни.

Сегодня, глядя на состояние людей, которые приходят в храм, тоже возникает вопрос, готовы ли они слышать эти молитвы и правильно их воспринимать? Я столкнулся в своей совсем небольшой практике священнического служения с тем, что бывают дни, когда люди не подходят к чаше для причастия. Не будет ли бессмыслицей чтение этих молитвы вслух по отношению к богослужению вообще? Один из священников нашего Свято-Тихоновского университета однажды сказал: «Я разделяю точку зрения, что эти молитвы надо читать вслух, но при условии, что все люди, находящиеся в храме, будут причащаться». Сначала я отнёсся к этим словам с некоторым скепсисом, но, когда сам стал священником, понял: действительно,

не имеет абсолютно никакого смысла гласно читать молитвы Евхаристии, когда никто из стоящих в храме не причащается. Это просто какая-то бессмыслица.

Люди сами не понимают, зачем это нужно. Для кого я это буду читать? Многие молитвы за богослужением я читаю вслух. В тех случаях, когда я служу без дьякона, чтобы не было пауз, я заполняю их теми молитвами, которые указано в служебнике читать тихо. Но для себя я всё еще не ответил на вопрос, имеет ли смысл всегда читать молитвы Евхаристии вслух.

Будем считать, что я провокационным вопросом закончил наше интервью. Спасибо, отец Максим, за то что нашли время побеседовать.