Мы продолжаем знакомить наших читателей с направлениями научно-богословской работы, развивающимися на нашем факультете. Своими размышлениями о нынешнем состоянии фундаментальны богословских направлений и о перспективах их дальнейшего развития в ПСТГУ и в целом в России с нами поделился Георгий Евгеньевич Захаров, с прошлого года возглавивший кафедру Систематического богословия и патрологии, объединяющую в себе сразу три направления: догматику, патрологию и сравнительное богословие.

Георгий Евгеньевич, наверное, Вам часто задавали этот вопрос, но тем не менее я все равно начну с него: почему история и почему Свято-Тихоновский университет?

На самом деле я увлекался историей с дошкольного возраста. В первом классе мне подарили книжку с мифами Древнего Китая со словами: «Ты будешь историком». С этих времен, «очень древних», интерес к истории так и не исчез. Менялась лишь тематика, которой я интересовался. Потом в 8-м и 9-м классах я учился в лицее при РГГУ. Там был русско-итальянский класс, в котором исторические предметы были весьма значимы. Потому я и выбрал своей специальностью историю.

Вы учились в лицее при РГГУ, в советские времена это был Историко-архивный институт, то-есть вуз исторический. Следовательно, из лицея Вам туда была прямая дорога. Вы же пошли в Православный Свято-Тихоновский университет…

Все было несколько сложнее. На самом деле я ушел из этого лицея. В 10-м и 11-м классах я учился уже не там. Я окончил экстернат – за один год прошел 10 и 11 классы. Были некоторые неприятные эпизоды, связанные с обучением в лицее, поэтому мои родители решили меня оттуда забрать. Но многим преподавателям, в том числе тем, которые вели занятия по истории, я очень благодарен. Например, историю Древнего мира и Средних веков у нас вела совершенно замечательная преподавательница – Антонина Владимировна Шарова. Она сейчас работает в Высшей школе экономики. Она умела пробудить интерес к предмету. Однако потом возникли определенные проблемы, из-за которых я не захотел продолжать обучение в лицее и в перспективе поступать в РГГУ. У меня скорее были планы поступать в МГУ, и в 10-м и 11-м классах я готовился к поступлению на истфак. Но плохой почерк привел к тому, что мое очень объемное сочинение (а тогда еще писали сочинения) было весьма своеобразно понято экзаменатором. Он, например, посчитал, что я написал слово «Россия» через «а», в общем, нашел очень «интересные» орфографические ошибки. У меня действительно очень плохой почерк, так что приходится пенять на себя. Итак, мое поступление не состоялось – до экзамена по истории дело даже не дошло. На самом деле я не собирался сразу поступать куда-то еще: экстернат давал возможность еще год потратить на подготовку к новой попытке поступить в МГУ, но мне было обидно, что дурной почерк стал причиной моего непоступления. Моя бабушка изначально хотела, чтобы я поступил в Свято-Тихоновский университет, но я-то хотел заниматься историей – к богословию у меня тогда не было особого интереса, хотя что-то я в этой области все-таки читал. У меня был большой интерес именно к истории. И вот, довольно спонтанно было принято решение поступать тем же летом на Исторический факультет ПСТГУ. В Свято-Тихоновском университете экзамены были позже, чем в МГУ, поэтому такая возможность была. Я пришел на Исторический факультет и сразу же начал проверять, изучается ли здесь всеобщая история. Была конкретная тема, которой я хотел заниматься. К счастью, у меня тогда создалось впечатление, что специализация по всеобщей истории на факультете существует. Как выяснилось впоследствии, это было не вполне верное впечатление. Но если бы я это тогда понял, то, скорее всего, не стал бы тогда и поступать. Я думал, что проучусь год, посмотрю и, если не понравится, буду еще раз поступать в МГУ. Получилось же так, что мне сразу всё понравилось, я втянулся в процесс, богословская составляющая меня сразу увлекла. Я остался и закончил ПСТГУ, о чем сейчас совершенно не жалею.

У Вас бабушка хотела, чтобы Вы поступали к нам?

Да.

Стало быть, о Свято-Тихоновском университете в Вашей семье знали. Откуда?

В то время бабушка была старостой храма на Бутовском полигоне. Сейчас она монахиня. Как воцерковленный человек, она знала о ПСТГУ (тогда еще ПСТБИ). Кроме того, ей наш вуз советовал отец Кирилл Каледа.

Вы дважды упоминали, что еще со школьных времен была тема, которой Вы хотели заниматься. Что за тема?

Я с 9-го класса интересовался эпохой Великого переселения народов, особенно историей государства вестготов. По этой теме у меня еще в школьный период был написан объемный реферат. Темой моей курсовой работы на первом курсе стало образование Вестготского королевства. На втором курсе изучается история Средних веков. На новом уровне, в большем объеме история вестготов стала темой моей курсовой работы и на втором курсе. Ей же была посвящена и моя дипломная работа, которой руководила Вера Павловна Буданова – крупнейший специалист по истории Великого переселения народов в нашей стране. Тема моей кандидатской диссертации, которую я защитил в Институте всеобщей истории РАН, также отчасти была связана с готским арианством, однако в аспирантуре я уже погрузился в проблематику, связанную с историей арианских споров IV в. и развитием церковной организации в балкано-дунайском регионе в этот период. Сейчас же я в основном занимаюсь историей и богословским наследием Римской Церкви в IV–V вв.

Но на Историческом факультете в Свято-Тихоновском университете специализацией является история России. Как Вы вышли из положения? Вестготы от России довольно далеко!

Как оказалось, возможны и исключения. Учебный план построен с учетом специализации по истории России, но формально обучение происходит по специальности «История» без уточнений. Как я выходил из положения с точки зрения специализации? С большой благодарностью должен сказать, что на первом курсе меня поддержали в моих интересах. В первую очередь мне помогал заведующий кафедрой всеобщей истории Дмитрий Витальевич Деопик. У декана же Исторического факультета, отца Андрея Постернака, были определенные колебания: он советовал подумать, насколько серьезен мой интерес, однако его поддержка тоже была для меня очень важна.

При том, что у него самого кандидатская диссертация не по истории России?

Его кандидатская посвящена внешней политике Франции в связи с гражданской войной в Испании. Но его осторожное отношение было совершенно оправданно: ведь вставал вопрос не только с курсовыми работами и темой диплома, но и с языками.

Это мой следующий вопрос, потому что, для того чтобы заниматься исторической тематикой, необходима соответствующая языковая оснащенность…

На Историческом факультете хорошо преподавали французский язык. Английский, достаточный для чтения текстов, у меня был со школы. Итальянский язык я учил два года у носителей языка, но он у меня был отчасти вытеснен французским. Итальянский мне потом очень пригодился, потому что на стажировку для написания диссертации я ездил на три месяца в Италию. Что касается древних языков, то тогда их можно было изучать со студентами других факультетов и даже вписать соответствующие оценки в диплом. Сейчас такое уже невозможно. Тогда я изучал латинский с первой группой древнехристианской письменности, но полный курс не закончил, так как эта группа была моложе меня на два года. С древнегреческим было сложнее. Я тоже начал его изучать с группой древнехристианской письменности, но он был нужен мне в меньшей степени. Для изучения источников мне в основном нужен был латинский. Я потом дополнительно изучал древнегреческий с вечерниками Богословского факультета. В дипломе он у меня тоже указан, но я усовершенствовал его уже в аспирантуре. Немецкий я учил с преподавателем, правда, очень недолго. Он у меня только на уровне чтения текстов. В процессе обучения я освоил четыре современных иностранных языка и два древних языка в нужной для меня степени. Пытался по учебнику учить готский, но так как он был мне не очень нужен, я освоил его только на уровне терминологии. Я об этом жалею и, возможно, когда-нибудь восполню этот пробел.

Сейчас Вы заведуете кафедрой систематического богословия и патрологии. При этом оба этих научно-богословских направления представляются далекими от того, что, с обывательской точки зрения, можно назвать актуальной церковной повесткой дня. Часто приходится сталкиваться с тем, что даже среди воспитанников хороших семинарий возникает вопрос: «Кому всё это нужно? В приходской практике будущий священник сталкивается совсем с другими вопросами». Если смотреть на Церковь под практическим углом зрения, то в повседневной христианской жизни очень редко может пригодиться фундаментальное знание творений преподобного Максима Исповедника или особенностей догматической системы Севира Антиохийского. Так зачем же Церкви нужны эти направления?

У нас на кафедре не два направления, а скорее три: догматическое богословие, история и богословская традиция западного христианства и патрология. Само понятие «Систематическое богословие»в нашем контексте несколько неопределенно. Это термин, который заимствован из немецкого научного контекста. Для того чтобы не удлинять название, наша кафедра называется именно так, понятно, что такое название не исчерпывает всю проблематику, которой мы занимаемся. Все-таки следует понимать, что единство Церкви имеет не только синхронный аспект. Это не только единство здесь и сейчас, но это и единство историческое. Единство с теми поколениями христиан, которые от начала, от апостольских времен, сохраняют преемственность. Функция преемственности осуществляется через преемство церковного Предания. Богословие же постоянно актуализирует Предание в современном церковном контексте: контексте мысли и контексте практики, позволяя Церкви сохранять верность своим истокам, быть одной и той же Церковью Христовой на протяжении двух последних тысячелетий. Это очень важная, фундаментальная функция богословия. Что касается практических вопросов, то возникают совершенно новые проблемы, на которые мы не можем автоматически найти ответ ни в святоотеческой традиции, ни в тексте Священного Писания. Для того чтобы решать современные актуальные проблемы, не разрывая преемственность Предания, нам необходимо проникнуться духом святоотеческого наследия. Понять логику, направленность, интуиции, характерные для этого наследия, и в его духе решать современные проблемы. Это и есть то, что отец Георгий Флоровский называет неопатристическим синтезом. Для того чтобы эту функцию осуществлять, необходимо знать досконально наше наследие, а значит, надо его изучать. Без этого невозможно формирование неискаженного взгляда на традицию Церкви.

Вы по своей специализации историк, но при этом заведуете кафедрой систематического богословия, в рамках которой одно из направлений – догматика. Потенциально здесь видится конфликт, потому что догматист пытается выстроить некую систему православного богословия, в то время как историк часто эту систему критикует: скажем, те цитаты из отцов, которые догматист использует для строительства своей системы, на самом деле отчасти вырваны из контекста, отчасти поняты им не единственным из возможных способов. Классический пример – это один из интереснейших проектов богословия XX в. – богословский персонализм Владимира Николаевича Лосского. Его патрологическую аргументацию историки и патрологи основательно и справедливо критикуют, показывая, что значительная часть текстов отцов, которые он приводит в поддержку своих мыслей, наделяется им теми смыслами, коими эти тексты изначально не обладают. С другой стороны, если подходить к истории богословия с сугубо историческими мерками, то у нас не получается того, что Вы называете преданием, причем (пользуясь разграничением того же Лосского) не с большой буквы, а с маленькой. Единое богословское предание здесь обнаружить будет довольно сложно: одно дело – христология II–III вв., другое дело – христология VI–VII вв. – разный терминологический аппарат, разные философские концепты лежат в основе. Как Вам видится решение этого конфликта?

Во-первых, я должен признать границы своей компетентности. Я несколько неожиданно для себя возглавил эту кафедру и не считаю себя специалистом в догматическом богословии. Напоминаю, что у нас на кафедре три направления. Мне с точки зрения моих интересов и привычной методологии ближе всего патрология – дисциплина, которая связана с историей Церкви. Понятно, что поднятый Вами вопрос очень значим, и я исхожу из того, что академическое богословие в том контексте, в котором оно сейчас существует, по-преимуществу является историческим. Вышеупомянутый о. Георгий Флоровский в своем так называемом завещании тоже говорит, что православное богословие должно быть историческим. В этом есть глубокий смысл: богословие – это не абстрактная рациональная система взглядов. В первую очередь богословие – это свидетельство, основанное на преемстве благодати, на непосредственном опыте богообщения. Опыт же этот имеет место во времени, в истории, и вне исторического контекста он не может быть понят. Я исхожу из того, что при научном изучении этого феномена подход должен быть во многом историческим. Очень важно не потерять преемственность, саму идею единства Церкви, не утратить за многообразием исторических фактов, концепций и идей представления о единой линии развития. Это тоже историческая задача, потому что история выявляет наличие некой линии преемственности.

А наличие такой преемственности – это Ваше утверждение как ученого или как православного христианина?

Утверждение и как ученого в том числе. С точки зрение вероучения Церкви этот вопрос очевиден. Одна и та же Церковь есть Тело Христово как в I, так и в ХХI в. Но определенную линию преемственности можно наблюдать и чисто исторически. Я занимаюсь тринитарными спорами IV в. Для меня ключевой вопрос: можно ли говорить, что тринитарное богословие Церкви сформировалось в арианских спорах, как это часто утверждается в историографии, или же перед нами все-таки раскрытие некой изначальной ортодоксии? Есть ли на самом деле некая преемственность никейского богословия с богословием апостольского периода? Я считаю, что мы, безусловно, обнаружим такую преемственность, если не будем исходить из предпосылки, что эта преемственность должна выражаться в наличии некой совершенно идентичной богословской системы. Безусловно, богословы IV в. пользовались другим терминологическим аппаратом, даже другой схемой богословского мышления, чем мы это наблюдаем во II в. у священномученика Игнатия Богоносца. Но если мы будем исходить из того, что Церковь идет по пути рефлексии, размышления, уяснения того, что изначально содержится в Божественном Откровении, то мы увидим, что практически во все периоды истории путь Церкви – это избегание крайностей в интерпретации того или иного изначального догмата. На каждом этапе своего существования Церковь встает перед вызовами, возникающими в конкретный исторический период. Ересь – это попытка абсолютизации какой-то одной стороны догмата. В христологии, например, уже в апостольский период появляются две крайние ереси: докетизм, нивелирующий человеческую природу Христа, противостоит взгляду эвионитов на Христа как на простого человека. В более смягченной форме потом мы видим эту антиномию чрезмерного акцентирования либо на человеческую, либо на божественную природу Христа в эпоху Вселенских соборов. На самом деле меняется контекст, меняются, может быть, некоторые богословские интерпретации, но остается стремление Церкви сохранить во всей полноте изначальное свидетельство Божественного Откровения, которое включает в равной мере обе стороны изначального парадокса: Христос исповедуется совершенным Богом и совершенным Человеком. То же самое и в триадологии. В Священном Писании Бог Отец исповедуется единым Богом, но Богом назван и Сам Христос. Святой Дух также соотнесен в исповедании с Отцом и Сыном. Ортодоксальная традиция, проходя между двумя крайностями: арианством и савеллианством, сохраняет и раскрывает в парадоксальной полноте учение о Троическом единстве.

Это означает, что современный кандидат богословия понимает христологию лучше Апостолов?

Почему?

Вы только что сказали, что сам Игнатий Богоносец мыслил о Христе совсем не в тех категориях, что богословы IV или V веков.

Это не означает, что те категории были неправильными. Церковь не вносит в богословие ничего принципиально отличного от того, что содержится в Священном Писании. Просто идет выработка терминологии, меняется форма выражения изначальной идеи. С точки зрения разработанности формы действительно можно говорить о том, что триадология каппадокийцев превосходит триадологию священномученика Игнатия. Но в основе всеравно лежит Священное Писание. Нельзя говорить о том, что каппадокийцы превзошли опыт апостолов, поскольку их богословие есть интерпретация апостольского свидетельства.

Вы перечислили три направления Вашей кафедры: догматическое богословие, патрология и история западных исповеданий. Все три направления можно назвать фундаментальными. Нужны ли сейчас Церкви специалисты в этих областях и если да, то в каком количестве?

Вопрос о количестве – это не ко мне. Церковь может сама формулировать некий заказ к учебному заведению, однако пока я не вижу его в каких-то выраженных формах. Конечно, глубокое изучение патрологии или догматики не может быть массовым. Всегда это будет делом не очень большого количества специалистов.

С другой стороны, говорят, что фундаментальная наука это удовлетворение частного любопытства за государственный счет. Как с этим самым счетом? Какие перспективы открываются перед человеком, который окончил кафедру Систематического богословия и патрологии по одной из перечисленных специализаций, и, защитив магистерский диплом, выходит в жизнь. Понятно, что если этот человек параллельно закончил ПСТБИ, то он может принять сан. А помимо этого?

Вопрос трудоустройства выпускников действительно сложный. Не только в этой области, но и во всех неприкладных направлениях гуманитарной науки. Например, я знаю очень талантливых медиевистов, знающих много языков, прошедших стажировку на Западе, которые не могут найти себе работу, потому что в России нет соответствующих вакансий. Можно найти работу в качестве преподавателя языков, в какой-либо издательской деятельности, но строго по специальности в университетском пространстве работу найти довольно сложно. У нас тоже есть некоторые проблемы, хотя я вижу перспективу: богословское образование будет развиваться и в светских университетах, несмотря на продолжающиеся дискуссии на этот счет. Появление ВАКовских степеней по теологии приведет к тому, что хорошие выпускники найдут себе работу. К нам и сейчас иногда обращаются с просьбой прислать выпускников в какой-нибудь провинциальный университет, где требуются соответствующие преподаватели. Самые успешные выпускники могут постараться найти работу у нас на кафедре. Но такое трудоустройство не может быть, конечно, массовым. Другие варианты – участие в издательской или экспертной деятельности. Зачастую издательства, выпускающие богословскую литературу, обращаются к нам за консультациями. Для них требуются специалисты, разбирающиеся в фундаментальной богословской проблематике. Есть ниша, развивающаяся в последние годы на приходах, – миссионерско-катехизаторская деятельность. Так что вакансии есть.

Насколько хорошо это все оплачивается? Особенно меня интересует академическая сфера, так как нужно не только найти работу, важно, сколько будут за эту работу платить.

Я не изучал ситуацию на рынке труда в целом. В нашем университете ситуация в последние годы улучшилась. Что происходит с зарплатами в других университетах, особенно провинциальных, я не знаю. У нас же появились дополнительные возможности себя реализовать. Например, появились гранты. Можно заявить научный проект, к участию в котором, кстати, привлекаются студенты и аспиранты. Это дополнительный источник финансирования. Научная работа перестает быть лишь удовлетворением частного интереса: перспективные научные проекты получают поддержку университета. Появились научные надбавки. В настоящее время академическая деятельность в ее научных аспектах университетом поддерживается значительно серьезнее, чем это было раньше. Это очень важная положительная тенденция, сильно влияющая, например, на мою зарплату.

Это обнадеживает. Спасибо за беседу и успехов Вам в дальнейших трудах!