Предлагаем вниманию наших читателей новую серию интервью. Часто бывает так, что абитуриент, поступающий в ВУЗ, не очень представляет себе, чем именно он будет заниматься в предстоящие ему годы обучения. Представление о своей будущей профессии как правило бывает слишком наивным. Переход от мечты к реальности почти никогда не дается безболезненно. В этом отношении ни наш ВУЗ в целом, ни богословский факультет, в частности, не являются исключением из общего правила. Тем более что в рамках нашего факультета существует сразу несколько направлений, по которым возможно специализироваться. В рамках новой серии мы будем беседовать с ведущими исследователями, работающими по различным научным направлениям, развивающимся на богословском факультете ПСТГУ. Надеемся, что нашим будущим студентам эти интервью помогут сделать верный выбор, а нашим старшекурсникам не ошибиться при избрании области своей научной специализации.

Ранее мы уже разговаривали с профессором, доктором Философских наук Константином Михайловичем Антоновым о том, какое место занимает религиоведение в общей палитре нашего факультета. Сегодня же мы предлагаем нашим читателям разговор с ведущим в нашей стране специалистом по христологии нехалкидонитов, стоявшем у истоков отделения Восточно-христианских исследований в нашем университете, священником, доктором богословия Олегом Давыденковым.

Здравствуйте, отец Олег! C Вашего позволения сразу задам свой главный вопрос: скажите, как Вы, закончив технический вуз, пошли по гуманитарно-богословской стезе, стали священником и ведущим в нашей стране специалистом в такой непростой области православного богословия, как христология, в частности христология нехалкидонитов?

В том, что моя жизнь сложилась таким образом, я не вижу чего-то неожиданного. Я достаточно рано пришел в Церковь. Это было в начале 80-х, когда посещать Церковь было совсем немодно и еще до известной степени даже небезопасно. Желание связать свою жизнь с Церковью, стать священником, возникло достаточно рано, когда я еще учился в МАДИ (1983–1988 гг.). Нельзя сказать, что в этот вуз я пошел по призванию: хотя я и учился там весьма успешно, но по своим интересам был скорее гуманитарием. Тем не менее, технический вуз я выбрал сознательно: с моими религиозными взглядами и с отношением к советской действительности в целом учиться в гуманитарном вузе в то время, когда гуманитарное образование было тотально идеологизировано, было практически невозможно. Правда, в этом идеологическом океане были все же отдельные островки относительной духовной и интеллектуальной свободы, например, филологический факультет (по крайней мере, некоторые отделения) МГУ, но мне, к сожалению, тогда об этом не было известно.

Какую роль в Вашем опыте обретения веры сыграла семья?

Семья практически никакой роли не играла. Бабушка у меня была верующая, но она непосредственным образом на меня не влияла, а родители были к религии равнодушны. Дома праздновали Рождество и Пасху, но за эти пределы религиозность моих домашних никогда не выходила.

Как же Вы пришли к вере?

Это тот случай, когда говорят: «Бог привел». Насколько я помню себя в более или менее сознательном возрасте (с 10–12 лет), я никогда не сомневался в бытии Божием. Атеизм во мне не вызывал ничего, кроме внутреннего раздражения, которое с возрастом стало перерастать в почти физическое отвращение. Не знаю почему, но атеистическая картина мира всегда мне казалась скучной, мрачной и совершенно безрадостной.

Как Вы начали церковную жизнь?

К 16 годам я вполне осознал себя верующим человеком, стал ходить в церковь, читать религиозную литературу, которую в то время хотя и с трудом, но можно было отыскать.

Вы постоянно ходили в один и тот же храм?

Нет. Храмов в Москве тогда было очень мало. Рядом с моим домом их вообще не было: до ближайшего храма надо было добираться не меньше 45 минут, если с транспортом повезет. Так что я ходил в разные храмы. К тому же в то время ходить в один и тот же храм было небезопасно – можно было быстро примелькаться и нарваться на неприятности. В то время практика посещения разных храмов была распространенной. Многие поступали так вполне сознательно.

Как же при таком ритме церковной жизни обстояло дело с духовным руководством?

Говорить о каком-то серьезном духовном руководстве в то время было сложно. Священников, которые бы занимались молодежью, если говорить про первую половину 80-х гг., можно было пересчитать по пальцам. Чуть больше их стало в конце 80-х гг. Тогда я стал часто ходить в храм Воскресения Словущего в Брюсовском переулке (тогда ул. Неждановой), где служили несколько ярких священников: отец Артемий Владимиров, ныне покойный отец Геннадий Огрызков, отец Владимир Ригин и другие. Кроме того, там периодически служили священники, стажировавшиеся или работавшие в Издательском отделе Патриархии, у митрополита Питирима. В этом храме священники охотно общались с народом, что привлекало и много молодежи. По вечерам накануне воскресных и праздничных дней была индивидуальная исповедь, исповедовали сразу несколько священников. Исповедь могла тянуться до полуночи и дольше, но никто никого из храма не выгонял. Ничего подобного в других московских храмах мне в те времена видеть не приходилось.

Мой вопрос был как раз связан с опытом исповеди, когда священнику каждый раз приходилось рассказывать историю болезни «от Адама до Потсдама». Есть и другие сложности: у разных священников, например, разное представление о том, как готовиться к Причастию.

Во-первых, в то время частая исповедь и частое причащение были большой редкостью. Я до конца 80-х гг. исповедовался и причащался несколько раз в год. Тогда это было нормой, я слышал об этом не только от верующих «со стажем», но неоднократно и от священников. Помню, как году в 83-м один достойнейший священник, инвалид ВОВ, орденоносец, лично говорил мне, что причащаться надо 2 раза в год, под Рождество и под Пасху, в крайнем случае, еще в день Ангела. Я следовал этому правилу. Причащаться регулярно, не реже раза в месяц, я начал только в конце 80-х.

Ваш приход в храм Воскресения Словущего пришелся на студенческие годы?

Да, на старших курсах, в 86–87 гг. В 1988 г. я закончил Автодорожный институт и по распределению обязан был проработать не меньше трех лет на определенном месте. Я проработал в НПО НАТИ около пяти лет. Начинал инженером, а увольнялся уже научным сотрудником.

Мысли о том, чтобы полностью связать свою жизнь с Церковью в эти годы, меня не оставляли. Правда, я не видел возможностей, как это практически реализовать: сначала я был привязан к НАТИ, из которого не мог уйти, затем в 1989 г. я женился, в 1991 г. у меня родился первый ребенок. Если бы не Свято-Тихоновский институт, тогда еще просто богословские курсы, не знаю, как бы дальше сложилась моя жизнь. Кстати, мы сдавали вступительный экзамен (собеседование) во время небезызвестного Августовского путча. На улицах Москвы были танки, бронетранспортеры, по телевидению выступали члены ГКЧП, а мы в это время проходили собеседование. Я поступил в 1991 г., а в начале 92-го наши курсы были преобразованы в богословский институт.

Как Вы узнали об этих курсах?

В Николо-Кузнецком храме я увидел объявление о наборе на курсы. Тогда наряду с уже упомянутым храмом Воскресения Словущего это был один из лучших московских храмов, и я нередко ходил туда.

Богословский институт рос очень быстро. Первые два набора студентов проводились только на вечернюю форму обучения, но уже в третий набор приняли значительное количество студентов-дневников. В связи с ростом числа учащихся нужно было резко увеличить и число преподавателей, поэтому отец ректор предложил нескольким учащимся 3-го и 2-го курсов, среди которых оказался и я, помочь в преподавании. В основном мы вели семинары по Новому Завету и по Литургическому Преданию. Получилось, что через год после поступления я уже начал преподавать, а в 1993 г., когда я был на 3-м курсе, нужно было делать окончательный выбор: в НАТИ мне предложили должность старшего научного сотрудника, но при условии, что я всерьез займусь кандидатской диссертацией. Но поскольку душа к этому занятию у меня не лежала, я полностью перешел на работу в Свято-Тихоновский институт. Днем я преподавал на полную ставку (в неделю у меня было 7–10 семинаров), а вечером продолжал учиться сам. Закончил ПСТБИ я в 1995 г.

Когда Вам предложили рукоположение в сан?

Ректор, о. Владимир, сделал такое предложение в некотором смысле экспериментальной группе преподавателей и студентов (тогда наших студентов и выпускников в Москве еще не рукополагали). Среди нас были нынешние о. Николай Емельянов, о. Борис Левшенко, о. Валентин Уляхин. После этого мы долго собирали необходимые документы, проходили Епархиальный совет, и в итоге на 4-м курсе в декабре меня рукоположили в дьяконы. Мне был выдан указ, приписывавший меня к Троицкому институтскому храму, но поскольку этот храм с Николо-Кузнецким административно представляют собой единое целое, я с самого начала служил в обоих храмах.

Как Вы определились с областью Ваших научно-богословских интересов?

Первоначально я не очень представлял, каким разделом богословия я буду заниматься. Сначала меня даже хотели сориентировать на сектоведение, поскольку тогда в этом существовала острая потребность. Но из этого ничего не вышло, в Москве появился Александр Леонидович Дворкин, взваливший на себя эту работу на общецерковном уровне.

Можно сказать, что христологией я занялся случайно. К концу 80-х и началу 90-х гг. подошел к логическому завершению многолетний богословский диалог между православной Церковью и Древними Восточными (нехалкидонскими) Церквями. Были подготовлены согласительные документы, на основе которых предполагалось восстановить евхаристическое общение между «двумя семьями Восточной Церкви». Когда эти документы были обнародованы, оказалось, что они вызывают в Церкви неоднозначную реакцию: начались распри и споры, в Патриархию пошли различного рода требования, прошения, петиции от богословов, мирян, монастырей и православных братств (их в то время было довольно много). В результате священноначалием было принято решение начать общецерковную дискуссию по этому вопросу. Для Русской православной Церкви ситуация сложилась очень сложная: сам диалог начался в 60-е гг. (тогда Русскую Церковь представляли богословы русского зарубежья), а уже с 80-х гг. в дискуссии участвовали представители отдела Внешних церковных связей. На всех этапах диалога наши представители подписывали промежуточные документы и ничего против содержащихся там утверждений не имели. Предполагаю, что некоторые из них не очень хорошо разбирались в тех вопросах, о которых в этих документах шла речь. По всей видимости, никто из них не знал ни одного восточного языка. Таким образом, сложилась не очень красивая ситуация: представители нашей Церкви подписывались все промежуточные соглашения, и после этого Русская Церковь отказывается ратифицировать итоговые документы. Константинопольский Патриархат был крайне недоволен: в Москву приезжали представители Вселенского Патриарха. В этой очень непростой ситуации надо отдать должное мудрости священноначалия, которое не стало силой продавливать согласительные документы и приняло решение начать общецерковное обсуждение вопроса. На февраль 1996 г. был назначен расширенный пленум богословской Комиссии. Для пленума было необходимо подготовить доклад, в котором должна была быть представлена богословская суть проблемы. Председатель Синодальной богословской комиссии, митрополит Минский Филарет, сначала обратился в Московскую и Санкт-Петербургскую духовные академии, но там специалистов по данной теме найти не удалось. После этого он с той же просьбой обратились к нам, в Свято-Тихоновский институт. О. Владимир согласился взяться за разработку темы, а поскольку незадолго до этого на ежегодной конференции ПСТБИ я делал небольшой доклад о христологии Севира Антиохийского, подготовка доклада к пленуму была поручена мне. Меня тогда только что рукоположили в священники (в январе 1996 г.), и в течение месяца я и группа студентов из трех человек, над которыми я осуществлял общее руководство, работали над докладом. Тогда это было весьма непросто, не хватало литературы, проблемой было достать даже патрологию Миня, но нам все же удалось кое-что найти, в том числе и современные греческие полемические работы.

Как в то время у Вас обстояло дело с современными и классическими языками?

Не очень хорошо. Свободно я мог работать только с литературой на английском. По-французски читал с большим трудом, с помощью словаря. Новогреческий я незадолго до того начал учить, и уже мог читать полемические работы, которые привозили из Греции. Пара переведенных мною брошюр даже были опубликованы. На древних языках я был способен прочитать и понять не очень сложные тексты, но сделать грамотный литературный перевод часто было для меня проблематичным.

Как Вы достигли базового уровня владения древними языками?

Преимущественно, путем самообразования.

Откуда такой акцент на древние и современные языки? Ведь самообразование в этой области требует длительного времени и систематичности...

Именно эта история убедила меня в том, что необходимо серьезно восполнять свое образование в области языков. Стало очевидным, что в области богословия написать нечто серьезное, не имея возможности работать с научной литературой хотя бы на трех-четырех европейских языках и понимать тексты на классических языках, просто невозможно.

Если вернуться к пленуму, то наш доклад был принят благожелательно. По его итогам было принято решение не подписывать представленные Комиссией по диалогу документы, поскольку в них содержатся неудачные формулировки, которые могут быть истолкованы в неправославном смысле. По итогам пленума богословской комиссии Архиерейский собор Русской православной Церкви принял решение продолжить работу в этом направлении вплоть до полного устранения всех недоумений.

В 1997 г. мне удалось защитить в СПбДА кандидатскую диссертацию по христологии Севира Антиохийского. Это была первая диссертация, защищенная выпускником Свято-Тихоновского института. В результате на основании положительного отзыва Ученого совета СПбДА Святейший Патриарх Алексий дал разрешение на создание в ПСТБИ своего Ученого Совета по присуждению кандидатских и докторских степеней в области православного богословия.

В середине 90-х гг. в Свято-Тихоновском институте было создано отделение восточно-христианской филологии. Создатели этого отделения были очень хорошими специалистами и преподавателями, но в силу разных причин среди них не нашлось человека, который был бы готов принять на себя руководство этим подразделением. И в 2000-м г. ко мне обратилась группа преподавателей этого отделения с просьбой его возглавить. Позже из этого отделения родилась кафедра Восточно-христианской филологии и Восточных Церквей на богословском факультете.

Позволю себе немного вернуться назад: те вопросы, которые разделяют халкидонитов и нехалкидонитов, значительно превосходят по своей глубине и тонкости уровень знания не только наших прихожан, но и подавляющего большинства наших выпускников (исключая Ваше отделение). Соответственно, эти проблемы очень далеки от реальной приходской жизни и пастырской практики. Так зачем вдаваться в эти богословские тонкости? Для чего это Церкви?

Такая ситуация не нова. Не нужно думать, что в эпоху Вселенских соборов каждый верующий понимал все аспекты христологической полемики. Нередко и епископы не разбирались во всех этих богословских тонкостях. Вообще большинство богословских проблем кажутся очень далекими от нужд повседневной приходской жизни. Можно сказать больше: любая наука представляется чем-то очень далеким от практической жизни. Например, мы включаем-выключаем электрическую лампочку и воспринимаем это как совершенно обычное явление, не задумываясь, что за ним стоит работа многочисленных ученых: физиков, конструкторов, технологов.

Результат работы физиков и конструкторов материален, его можно пощупать, потрогать, когда же мы говорим об области гуманитарного исследования, о богословии, то здесь связь кажется не столь очевидной. Почему честного, совестливого и молитвенного человека, будь то католик или член Армянской Апостольской Церкви, нельзя допустить до Причастия в православном храме? Да, его община придерживается иных догматических установок, но подлинную суть этих различий во всей полноте не понимает ни сам этот человек, ни тот священник, который принимает решение о допуске человека ко Причастию. Вы и сами прекрасно знаете, что, например, многие московские армяне просто ходят в тот храм, который ближе к их дому.

По своему опыту могут сказать, что людей, как сейчас часто говорят, «практикующих интеркомьюнион» очень немного. Как правило, это люди мало церковные. Если человек серьезно относится к своей вере и обладает некоторой степенью богословских знаний, он понимает, что необходимо или последовательно держаться своей традиции, либо сознательно переходить в православную Церковь.

Почему? В этом весь вопрос: какое отношение имеют богословские тонкости к делу личного спасения? Ведь как в нехалкидонской Церкви, так и в православной в качестве условия членства не выставляется доскональное понимание богословских различий в наших традициях.

Исполнить это требование просто невозможно: для того чтобы понимать все тонкости, нужно иметь специальное образование. Все члены Церкви высшее богословское образование иметь не могут. Если вернуться к аналогии с физиками, и плоды деятельности, и ошибки которых очевидны, то придется признать, что ошибки и упущения в гуманитарной сфере не так заметны и проявляются не так быстро, однако это не значит, что они менее серьезны. Зачем вообще существует богословие, для чего нужны догматы? Они нужны как фундамент, на котором созидается духовная жизнь. Если этот фундамент разъедается внутренней коррозией, то начинаются не всегда сразу заметные, но объективные изменения во всем строе духовной жизни. У нехалкидонитов можно поучиться многим хорошим вещам: очень часто это ревностные христиане, сохраняющие свою веру в весьма недружелюбном, а нередко и откровенно враждебном окружении. Однако, если посмотреть на некоторые особенности их духовной жизни, причем, обусловленные их вероучением, то обнаружатся достаточно серьезные отличия от православной духовности. В православной традиции стержнем сотериологического учения является понятие «обожение», с которым тесно связано учение о нетварных Божественных энергиях. У нехалкидонитов же этого нет. Например, такой авторитетный для них богослов и иерарх, как покойный коптский Патриарх Шенуда III, в личных беседах говорил, что, по его мнению, учение о нетварных энергиях – разновидность язычества. Когда известный в Египте церковно-общественный деятель коптский священник Матта аль-Маскин попытался в своих статьях развивать учение об обожении, которое он, вероятно, почерпнул в трудах древних отцов Церкви, это вызвало резкую реакцию со стороны священноначалия Коптской Церкви: патриархом и Синодом ему было запрещено учить на эту тему, поскольку она не соответствует коптской традиции.

Мы говорим о духовной практике или о теоретическом осмыслении этой практики? Если вспоминать Парижскую богословскую школу, то отец Сергий Булгаков, например, считал, что не богословие определяет духовную практику, но духовная практика определяет богословие. Поэтому и призывал восстановить евхаристическое общение как основу для последующего богословского диалога.

Духовная жизнь и богословие связаны друг с другом по принципу обратной связи – одно неизбежно влияет на другое, повреждение в одном ведет к искажению в другом.

Мысль о. Сергия весьма сомнительна. Во-первых, она противоречит Преданию Церкви. Святые Отцы говорят о недопустимости евхаристического общения с неправославными. Несомненно, они имели для этого некие основания, а не говорили так по причине тщеславия или отсутствия человеколюбия.

Во-вторых, очень сомнительно, что такое восстановление евхаристического общения поможет достижению единства в вере. Если предоставить людям возможность свободно участвовать в богослужении и таинствах любой церкви, сохраняющей апостольское преемство, то вряд ли это приведет к обретению догматического консенсуса, скорее, наоборот, — к размыванию богословского сознания.

В-третьих, необходимо иметь в виду такой существенный момент, как вера в Церковь и доверие Церкви. В Никео-Константинопольском символе мы исповедуем веру в единую Церковь, потому что истинная Церковь может быть только одна. Двух истинных Церквей, между которыми нет общения на уровне иерархии, быть не может. Поэтому человек, готовый причащаться в любой церкви лишь из соображений практического удобства, свидетельствует не о своей духовной свободе и не о широте своих взглядов, а лишь о своем неверии в Церковь. Невозможно быть членом Церкви и при этом своей Церкви не доверять. Вера в истинность догматического учения Церкви неотделима от веры в саму Церковь. Конечно, не каждый верующий способен разобраться во всех тонкостях православного догматического учения, но доверять Преданию Церкви обязан каждый. Вообще в церковной жизни немало вещей, которых мы до конца не понимаем, но, тем не менее, принимаем и исполняем их по доверию Церкви. Тем более такое доверие необходимо, когда речь идет о таких важных вещах, как догматические истины. Строгая позиция православной Церкви по вопросу интеркомьюниона оправдана по тому, что она заставляет человека задуматься о том, что такое истинная Церковь, и принадлежит ли он к истинной Церкви.

С Вашего позволения, перейдем к другой теме: чем обусловлено существование кафедры восточно-христианской филологии и Восточных Церквей в рамках богословского, а не филологического факультета? Ведь текстами христианских авторов могут заниматься и сугубо светские филологи. Какой смысл существования вашего отделения в конфессиональном вузе?

Стоит начать с вопроса: зачем такое отделение вообще нужно? Люди, создававшие и развивавшие это отделение, следовали мировой практике, такого рода отделения и факультеты давно существуют за рубежом. Христианский Восток уже давно рассматривается как особая область научного исследования. Причем, изучать Христианский Восток можно и нужно комплексно: с исторической, филологической, культурологической и др. точек зрения. Можно изучать его с точки зрения богословской и религиоведческой.

До 1917 г. русская школа восточно-христианских исследований была одной из сильнейших в мире. Россия считала себя покровительницей всего Христианского Востока, вне зависимости от конфессиональной принадлежности тех или иных общин. Поэтому на рубеже XIX-XX вв. мы видим ряд выдающихся русских ученых в области христианской ориенталистики: Болотов, Тураев, Дьяконов, Крачковский и др. После 1917 г. исследования в данной области по вполне понятным причинам сворачиваются. В советские годы были лишь отдельные подвижники, занимающиеся данной темой: сначала это были представители еще старой дореволюционной школы, затем стали появляться отдельные энтузиасты и из числа ученых, сформировавшихся уже в советское время.

При этом в СССР не велась подготовка специалистов по большинству языков Христианского Востока, на некоторые из них (коптский, сирийский, геез) был навешен ярлык «клерикального языка». Древнегрузинскому и древнеармянскому повезло больше, поскольку в Грузии и Армении своим литературным наследием все же занимались. Арабский язык преподавался либо с чисто светских позиций, либо как язык исламской культуры. О том, что существует арабо-христианская письменность (а это огромный пласт христианской, в том числе и православной, литературы!), даже среде арабистов знали немногие.

На Западе же XX век стал временем расцвета христианской ориенталистики. За этот период в данной области было сделано гораздо больше, чем за всю предшествующую историю изучения Христианского Востока. С целью сократить этот разрыв между отечественной и зарубежной наукой, и было создано наше отделение.

Какова концепция нашего отделения? Мы ставим целью подготовку специалистов, сочетающих серьезную языковую подготовку (чтение текстов на двух восточных языках и на классических языках, способность работать с научной литературой, по крайней мере, на двух современных европейских языках) с определенным минимум богословских и востоковедческих знаний. Отечественным ученым, которые в 90-е гг. начали заниматься христианским Востоком, часто не хватало необходимого «инструментария». Например, исследователь, в совершенстве владеющий одним из восточных языков, но совсем не знающий классических языков, или квалифицированный востоковед с почти нулевым уровнем богословских знаний. Иными словами, было очень мало специалистов, достаточно подготовленных для комплексных исследований в области изучения Христианского Востока.

Почему отделение существует в рамках богословского факультета? Долгое время наше отделение находилось в составе филологического факультета, но с течением времени становилось все более понятно, что такое наше существование для нас не вполне органично. То, чем занимаемся мы, весьма далеко от того, чем занимаются другие отделения филологического факультета, где образование носит более «светский» характер, и студенты ориентированы преимущественно на изучение европейских языков и современной литературы на этих языках. По своим научным интересам мы намного ближе к богословам, поэтому наш переход на богословский факультет напрашивался. При этом мы учли опыт отделения Древнехристианской письменности, которое раньше нас перешло с филологического факультета на богословский. Поскольку их опыт был признан удачным, мы решили пойти по их стопам. Свою роль играли и чисто практические вопросы: например, возможность пользоваться библиотекой Богословского факультета, обеспечение нашим студентам более высокого уровня преподавания богословских дисциплин. Кроме того, этот шаг, как мы надеемся, даст больше возможностей студентам других отделений БФ специализироваться и писать дипломные работы на нашей кафедре. Пока за все время нашего существования таких примеров было, к сожалению, немного, всего 5–6 случаев.

Удалось ли Вам в итоге решить проблему подготовки ученых, должным образом оснащенных для исследований в области христианской ориенталистики?

Естественно, силами одной нашей кафедры решить эту проблему невозможно. Было бы преувеличением сказать, что все наши выпускники – это специалисты, готовые к серьезной научной работе, однако среди них есть несколько человек, уже заявивших о себе как о серьезных ученых. Среди наших выпускников около десятка кандидатов наук, один доктор (PhD) Оксфордского университета. Если учесть, что начинали мы не так уж давно, и число учащихся у нас относительно невелико, то результаты нашей работы можно признать вполне достойными.

Вы считаете правильным, что Вы фактически являетесь нишевым заведением и что у Вас мало учащихся? Есть ли потребность в таких специалистах?

На таком отделении, как наше не может быть много учащихся. Во-первых, в таких специалистах не может быть массовой потребности, это, если так можно сказать, «штучный товар». Во-вторых, не каждый и может у нас учиться, для этого необходимы определенные способности и высокая мотивация. Идеальный наш абитуриент должен иметь ясное понимание того, куда он поступает, что такое восточное христианство, иметь осмысленный интерес к этой области знаний. Конечно, наш абитуриент должен иметь хорошие способности к изучению иностранных языков, обладать такими важными качествами, как трудолюбие и умение организовать свой учебный процесс. Учиться на нашем отделении непросто, вероятно, в нашем университете нет другого отделения, где у студентов были бы такие высокие учебные нагрузки.

Откуда к Вам приходят абитуриенты?

Из самых разных мест. В первые годы существования отделения было много людей уже имевших высшее образование. Есть такие и сейчас, хотя и меньше, чем раньше.

Куда после обучения трудоустраиваются Ваши студенты?

Перечислю конкретные организации, где трудятся наши выпускники: Институт Всемирной истории РАН; Институт востоковедения РАН; Московский Музей Востока; ЦНЦ «Православная Энциклопедия»; Отдел Внешних Церковных Связей; Дом русского Зарубежья. Некоторые выпускники преподают в вузах (ПСТГУ, Высшая школа экономики), духовных семинариях, православных гимназиях, общеобразовательных школах, на языковых курсах, а также работают в издательствах, библиотеках, паломнических агентствах, посольствах иностранных государств. Несколько выпускников обучаются в аспирантуре.

Удалось ли в итоге решить ту проблему, из-за которой изначально создавалось отделение, когда в нашей Церкви отсутствовала школа, которая могла бы давать компетентную справку по вопросам, касающимся восточного христианства?

Отчасти, да, особенно учитывая «эффект низкой базы», ведь в 90-е гг. таких специалистов почти не было. Сейчас их стало существенно больше. Не менее важно и то, что нашей кафедре удалось стать той площадкой, где встречаются церковные и светские ученые, занимающиеся изучением восточного христианства. Так, в рамках Ежегодной конференции ПСТГУ мы уже более 15-и лет организуем секцию «Литературное наследие и история христианского Востока», в работе которой принимают участие ведущие специалисты в данной области, как отечественные, так и зарубежные. Усилиями нашей кафедры каждый год в филологической серии Вестника ПСТГУ готовиться один номер, целиком посвященный Христианскому Востоку. Фактически это единственное на сегодняшний день периодическое издание по христианской ориенталистике, входящее в перечень ВАК. Неудивительно, что число желающих опубликовать в нем свои статьи постоянно растет.

Говоря о качествах идеального абитуриента, Вы ничего не сказали о его личных религиозных убеждениях. Означает ли это, что на вашей кафедре в рамках богословского факультета может обучаться или неверующий человек, или не практикующий христианин?

Полагаю, вероятность встретить у нас такого человека не выше, чем на других отделениях богословского факультета. Теоретически такое возможно, но практически представить сложно. По моим наблюдениям, большинство даже светских ученых, занимающихся Христианским Востоком, люди религиозные. Я не помню, чтобы среди наших студентов были люди совсем невоцерковленные. Возможно, такие иногда и поступают, но достаточно быстро отсеиваются.

Отец Олег, благодарю Вас за содержательный разговор, и успехов Вам в Ваших трудах, как пастырских, так и научных.