Матвей Владимирович Переверзев в течении многих лет был «правой рукой» бессменного регента хора Богословского факультета, диакона Алексея Зайцева. Вскоре после окончания обучения он вместе с супругой Еленой, тоже нашей выпускницей, отправился в Варницкую гимназию, где сейчас руководит хором, преподает Основы Православного вероучения и трудится воспитателем. Именно Матвей Владимирович был руководителем педагогической практики, которую наши студенты проходили минувшей осенью. В рамках нашей спецсерии мы попросили Матвея Владимировича не только рассказать о себе, но и поделиться своими мыслями о месте музыки в богослужебной жизни нашей Церкви.

Матвей Владимирович, скажите, как в вашей жизни возник Свято-Тихоновский университет? Ведь в России сейчас огромное количество вузов…

По рекомендации духовника, моих родителей и знакомых. Есть люди, которые приходят в ПСТГУ по итогам самостоятельных размышлений, для них это вполне осознанное решение, но я в те годы такой самостоятельностью не отличался.

Рекомендация все равно предполагает, что человеку приводят какие-то аргументы…

В моем случае одним из аргументов был возраст. На момент окончания школы я хотел стать священником, однако в то время в семинарию принимали с 17 лет, а мне было только 16. Да и от родителей уезжать тоже не хотелось… Тогда, по совету духовника, я и пошел на подготовительные курсы ПСТГУ. Причем, обучаясь на этих курсах в течение года, я продолжал думать, что после окончания первого курса Свято-Тихоновского буду переводиться в семинарию. Однако почти сразу после поступления эта мысль пропала.

Из ваших слов следует, что в ПСТГУ вы поступали с уже оформившимся стремлением к священству. Означает ли это, что ваша семья была глубоко церковной?

Семья была церковной. Активный процесс воцерковления пришелся на 90-е годы, когда мне было около шести лет. Тогда мои родители стали ходить к отцу Артемию Владимирову. В итоге я стал учиться в школе при храме Всех Святых что в Красном селе - отец Артемий был духовником этой школы. Мысли о священстве у меня появились с детства. Они были, конечно, наивные, связанные в первую очередь с тем, что мне очень нравился церковный обряд, внешняя составляющая богослужения.

Церковные школы и тогда и сейчас могут весьма различаться качеством учебной подготовки. Понятно, что решение принимали родители, а не было ли идей поискать другую школу, ориентируясь в первую очередь на уровень образовательной подготовки?

Главным при принятии решения все-таки было наличие церковной среды. Надо сказать, что педагоги в школе были хорошие: многих я с благодарностью вспоминаю до сих пор.

Как эволюционировало желание стать священником с 1 до 11 класса? Ведь детская наивность имеет такое свойство: рано или поздно она заканчивается.

Я не могу сказать, что желание священства было у меня на первом месте. Но кризисов и сомнений тоже не возникало: все-таки я был довольно «тепличным» ребенком. Обошлось без традиционных бунтов против родительских ценностей вообще и против Церкви в частности. Более осознанным представление о священстве стало как раз в годы обучения в ПСТГУ. Иногда я даже немного завидую тем, кто в подростковом возрасте прошел через опыт личного поиска и осознанного обретения веры. Мои представления о священстве и о моем к нему призвании были во многом продиктованы окружавшей меня церковной средой. Я немного жалею об этом.

Мне кажется, что современная церковная среда подталкивает мальчиков к тому, чтобы они вставали на путь священства, не особенно предлагая иные альтернативы.

По-моему, это иногда бывает вредно. Такое часто случается с «пай-мальчиками», имеющими слабый и смирный характер. Они могут не иметь яркой склонности ни к одной учебной дисциплине, но прислуживая в алтаре, они «вяло текут» по направлению к семинарии. Некоторые семинаристы продолжают чересчур наивно воспринимать священство, поскольку с детства привыкли слышать разговоры о высоте священного сана и о своем призвании к этому.

Насколько быстро после поступления в ПСТГУ вы поняли, что не ошиблись с выбором?

Почти сразу после поступления. Я почувствовал себя окруженным близкими мне людьми. Дело в том, что с 8 по 11 классы я обучался экстерном: в эти годы я очень активно занимался живописью и скульптурой, ходил в художественную школу, которая отнимала много времени и сил, но при этом мне очень не хватало общения с единомышленниками. Поэтому в школьные годы у меня не было настоящих друзей. Близкие по духу и кругу интересов ровесники стали появляться уже на подготовительных курсах ПСТГУ. Так что на первом курсе я сразу почувствовал себя «в своей тарелке».

С первого курса студентов Богословского факультета встречает большая учебная нагрузка, если не перегрузка. Как прошел процесс адаптации к университетской системе обучения?

Если честно, то я не припоминаю особых трудностей и не вполне понимаю разговоры по поводу высокой загруженности студентов. Меня даже разочаровывают нынешние программы с их тенденцией к упрощению и уменьшению учебной нагрузки. Я не понимаю, для чего это делается. Мне было достаточно легко учиться, хотя отличником я не был ни в школе, ни в институте. Даже греческий и латинский языки мне давались довольно легко. Сложность была в другом: студенту почти всегда трудно сделать выбор кафедры, на которой он будет специализироваться и писать дипломную работу. Эта сложность сохраняется даже не взирая на то, что в преддверии момента выбора студентам читается стержневой курс, в рамках которого все кафедры факультета представляют студентам свое направление богословских исследований. Мне этот курс не особенно помог: я до самого последнего момента не знал, чем мне следует заниматься на выпускных курсах. В итоге я выбрал кафедру патрологии. Курсовую работу писал по Пасхальному кондаку Романа Сладкопевца. Моим руководителем был отец Михаил Асмус. Кафедру я выбрал во многом потому, что знал отца Михаила. Но по итогам работы над курсовой я понял, что занятие патрологией – дело для меня довольно скучное. Нужна была такая тема, которая увлекла бы меня полностью. Меня очень интересовала практическая сторона церковной жизни, в частности церковное пение. С первого курса я пел в хоре нашего факультета. Я обратился к Наталье Юрьевне Суховой, и вместе с ней мы выбрали новую тему для дипломной работы.

А как в Вашей жизни возникло церковное пение? Это было еще до ПСТГУ?

Я очень неравнодушен к искусству. Большую роль в этом сыграла семья (художники). Творчество и искусство всегда занимали огромное место в моей жизни. Я не оканчивал музыкальной школы, но музыканты есть среди моих родственников, так что некоторое время я частным образом занимался и сольфеджио, и игрой на фортепиано. Но главным в моем музыкальном образовании стал опыт пения на клиросе: я пел в храме с 10 лет – это был подмосковный храм рядом с нашей дачей. Когда я учился в 10 классе, в храме возникла нужда в новом регенте: я к тому моменту неплохо знал богослужебный устав с практической стороны. Так в моей жизни появился некоторый опыт регентования. Хор Богословского факультета под руководством о. Алексия Зайцева меня поразил с первого занятия – до этого я никогда не думал, что ребята без специального образования могут так петь. Так что потом, в течение всех лет в ПСТГУ я старался не пропускать ни одной спевки, а в последние годы стал помогать о. Алексию в его трудах. В общем, всерьез увлекся этой сферой церковной жизни. Так и получилось, что мои научно-богословские интересы стали гармонировать с тем, что было основным в моей церковно-практической жизни. Позже, когда я стал заниматься музыкальным самообразованием, я неожиданно понял, что очень многое из элементарной теории музыки или гармонии я уже знал из своего практического опыта. Я просто не знал специальной терминологии.

Тогда задам вам вопрос, как специалисту: с одной стороны, многим прихожанам нравятся сложные полифонические произведения, написанные в стиле, испытавшем сильное влияние со стороны западной традиции церковной музыки; с другой стороны, существует значительное число людей, и священников и мирян, которые ратуют за возрождение унисонного и минимально эмоционально окрашенного пения за богослужением, указывая на то, что именно такое пение традиционно для Православия, и считая его неотъемлемой частью Предания Церкви. Где тут правда?

Я считаю, что спекуляции на тему традиции тут не вполне уместны. С течением времени традиция менялась. Пение XV века не похоже не пение XVIII века. Так почему в XXI веке нужно канонизировать только что-то одно? Да, современное церковное пение эклектично, оно вбирает в себя элементы разных стилей и эпох. Музыка – это особый язык. И она меняется со временем точно также, как любой язык. Язык церковной музыки служит в Церкви для того, чтобы выражать стремление людей к общению с Богом и к общению в Боге со своими собратьями. Поскольку со временем меняется та культурная парадигма, в которой существует человек, любая попытка канонизировать и жестко навязать Церкви какую-либо традицию прошлого будет искусственной стилизацией. В музей можно и нужно ходить, но в музее нельзя жить. Пресловутый знаменный распев для нас уже давно утратил ту естественность, которая когда-то давно была ему свойственна. И рассуждения обывателей о мнимой безэмоциональности этого распева как раз и обнаруживают эту самую утрату естественности, потому что для своего времени он вовсе не был таким уж безэмоциональным. Боюсь, что некоторые подобные ревнители, сами того не замечая, хотят подменить молитву, идущую от сердца, искусственной стилизацией.

Но с другой стороны, не без доли ехидства, «Реквием» Верди его современники называли самой лучшей оперой великого итальянца, намекая, не без оснований, на то, что молиться под него не получится…

Я очень люблю музыку, и думаю, что найдутся те, кто зная музыку, чувствуя ее язык, может молиться не «под музыку», а вместе с музыкой или даже самой музыкой, подобно тому как мы молимся словами. Но я высказываю свое мнение и не претендую на то, что моя точка зрения является единственно возможной. Все-таки важен личный опыт конкретного человека и конкретной общины: кому-то знаменный распев ближе, кому-то привычнее партесное пение. Потому я и против универсальных рецептов. Важно, чтобы музыкальная интонация была одним из способов выражения молитвы, а не существовала отдельно от нее ради других целей: эстетической или «возвращения к традиции». Точка зрения, согласно которой музыка для церковного богослужебного употребления должна быть исключительно бесстрастной, мне не понятна. Эмоции – это важная часть человеческой жизни, и оставлять этот аспект за рамками молитвенной практики, на мой взгляд, неверно.

Предлагаю вновь вернуться от профессиональных вопросов к личным: ваша супруга, Елена, также окончила ПСТГУ. Скажите, как вы познакомились и как вы поняли, что именно эта девушка должна стать вашей спутницей жизни?

Я тогда учился на втором курсе, а она поступила на первый. Предложение я сделал довольно быстро, однако сам брак мы решили отложить, поскольку нам обоим надо было учиться. Родители и духовники нас в этом решении поддержали. Хотя и я, и супруга сейчас уже не настаиваем на том, что такое решение было единственно правильным. Обвенчались мы, когда я оканчивал магистратуру, а Елена училась в магистратуре на первом курсе.

Отразилось ли начало семейной жизни на качестве учебы?

Как ни странно, но учиться стало легче. Это было самое счастливое время: мы жили вместе в Москве, учились, поддерживали друг друга.

Вы поступали в ПСТГУ с мыслью о священстве и даже были поставлены во чтеца. Однако пока что сана вы не приняли и прошения о хиротонии не подавали. Почему? Это ваше сознательное решение?

Сейчас я бы сформулировал свою позицию так:

я не хочу быть плохим священником, я хочу постараться стать хорошим мирянином.

С одной стороны, я не чувствую призвания к священству; с другой стороны, думаю о том, что роль мирянина в Церкви – замечательная и вовсе не нужно, чтобы все вокруг становились священниками. А плюс к этим размышлениям я – большой эгоист.

После того, как отец Дмитрий пригласил вас преподавать в гимназии и трудиться здесь воспитателем, как прошел переход к новой социальной роли? Ведь ваши ученики и воспитанники ненамного моложе вас?

Конечно, первый раз сказать что-то перед классом было непросто. Но все-таки период освоения прошел довольно быстро. Буквально за месяц первая неуверенность прошла. Сейчас, спустя два года, уроки я веду уже довольно свободно. Вместе с уверенностью накопился и определенный «запас прочности» в плане знания материала. Что же касается роли воспитателя, то я не воспринимал и не воспринимаю наших гимназистов как школяров – для меня они ближе к первокурсникам ПСТГУ, которым просто можно в чем-то помочь исходя из своего, пусть и небольшого, но опыта. Строить из себя умудренного жизнью педагога я не намерен. Это будет фальшью.

Наверное, последний вопрос я сформулирую так: что в Вашей работе самое любимое, а что самое сложное?

Приятно, когда есть отклик на мой труд: когда на контрольной ученики вспомнили то, о чем я им рассказывал на уроке, или на хоровой репетиции что-то удалось объяснить и показать таким образом, чтобы люди поняли меня и освоили новый навык. Трудно подчас бывает заставить себя готовиться и к уроку, и к спевке. Но приходится это делать. На то, чтобы войти в класс (не важно хоровой или учебный) неподготовленным, у педагога права нет. Конечно, сказывается нехватка времени. За эти годы я очень хорошо понял, что учитель – это не просто работа «с девяти до пяти». Те, кто называют эту деятельность служением, совершенно правы. Ты постоянно занят, но при этом нужно еще уделять внимание и семье. Наверное, это и есть самое трудное – совмещать хоровые репетиции, концертные выезды, суточные дежурства в качестве воспитателя, преподавание со служением в семье.

Может быть, Вы хотите сказать что-нибудь новым поколениям наших студентов?

Студентам ПСТБИ я бы сказал так: если у вас нет твердой уверенности в призвании к священству, то не спешите принимать сан. А студентам Богословского факультета хотел бы сказать: наслаждайтесь временем учебы – это самое счастливое время, по окончании которого придется отдавать все то, что вы накопили за эти годы. Конечно, учиться потом придется всю жизнь, но сам метод приобретения знаний вы осваиваете именно в университетских стенах.