Предлагаем вашему вниманию доклад, прочитанный протоиереем Павлом Хондзинским в рамках коференции ПСТГУ «Страдание и особенности оказания помощи страдающим людям в церковной и светской практике».

Новозаветное учение о смысле страданий, даже если не считать, что оно исчерпывающим образом выражено в заповедях блаженства и в призыве Спасителя взять крест и следовать за Ним, вполне недвусмысленно было сформулировано первоверховными апостолами Петром и Павлом, один из которых сказал, что то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо (1 Пет.2: 19); а другой – что нам дано не только веровать во Христа, но и страдать ради Него (Фил. 1: 29).

Достаточно долго в христианской традиции принятие «дара страдания» как необходимого условия для приближения ко Христу не подвергалось сомнению ни на Востоке, ни на Западе.

Еще в конце семнадцатого века святитель Димитрий Ростовский писал: «...мы же страждущие есмы, яко собирающии по трапезовании укрухи; сице от страданий Господних некие собираем останки, глаголющу апостолу, исполняю, рече, лишение скорбей Христовых в теле Моем (Кол. 1:24) . Сиесть, еже Он не дотерпе, аз в теле моем дотерпеваю» ¹; а несколькими десятилетиями раньше вопрос о страдании как критерии подлинной свободы (а значит и подлинной любви) поставил Блез Паскаль .

«Человеку не зазорно отдаться во власть горя, – писал он, – но зазорно отдаться во власть наслаждения. И совсем не в том дело, что горе приходит к нам незваным, а наслаждения мы ищем, – нет, горе можно искать и по собственной воле отдаваться ему во власть и при этом ничуть себя не унижать. Но почему все-таки, предаваясь горю, разум окружает себя ореолом величия, а предаваясь наслаждению, покрывает позором? Да потому, что горе вовсе не пытается нас соблазнить, не вводит в искушение, это мы сами по собственной воле склоняемся перед ним, признаем его власть и значит, остаемся хозяевами положения, мы покорны себе, и только себе, меж тем как, наслаждаясь, становимся рабами наслаждения. Умение распоряжаться, владеть собой всегда возвеличивает человека, рабство всегда покрывает его позором» ².

Впрочем, в том же XVII веке тема приобретает новый поворот. Напомню, что, по мысли ап. Петра, несправедливые страдания угодны Богу. Это странное для современного человека утверждение, очевидно, можно истолковать следующим образом. Падший человек обречен на страдания, в свитке жизни его, по словам пророка Исайи, написано рыдание, жалость и горе. Причем эти страдания, будучи следствием первородного греха, никак не могут быть названы несправедливыми. Только Христос в собственном смысле слова страдает несправедливо (невинно), так как Он подобен нам во всем кроме греха. Однако Его искупительные страдания , не уничтожая общность закона страдания, созидают в то же время возможность невинного страдания для тех, кто приобщился к ним через Церковь. Теперь тот, кто страдает несправедливо, помышляя о Боге , страдает в этом смысле невинно и тем самым приближается ко Христу, подражает Ему, как это сделали первые русские страстотерпцы Борис и Глеб. Ведь именно за эту возможность и благодарил Создателя святой Борис в своей предсмертной молитве.

Но постепенно все меняется: несправедливость страданий становится уже не поводом для обретения сопричастности Христу, но поводом для того, чтобы упрекнуть в этой несправедливости Бога.

Отныне Богу нужен адвокат и таким адвокатом для Него в том же XVII веке становится известный философ Готфрид Лейбниц, автор первой «Теодицеи» (Теодицея – буквально, «Богооправдание»), сочинения, жанр которого в самой постановке вопроса об ответственности Бога за страдания людей исходит из скрытой предпосылки о естественном праве человека на жизнь без страданий. Это сознавал и сам Лейбниц, указывавший, что «моральное зло представляется столь огромным только потому, что оно служит источником физического зла, в наибольшей мере проявляющегося среди созданий и наиболее способного причинить им это зло» ³. Отсюда, между прочим, понятно, почему вопрос о «божественной несправедливости» становится таким существенным для людей именно в XVII столетии, которое среди прочего характеризуется очевидным разложением традиционной христианской морали. Таким образом, очевидно, что потребность в теодицее возникает именно тогда, когда, перефразируя пророка Исайю, горшечника захотели считать как глину и творение отозвалось о Творце своем: Он не разумеет ⁴.

Наконец, примерно еще два столетия спустя, происходит событие, на первый взгляд, не очень заметное: 16 октября 1846 года в Бостонской клинике Уильям Мортон впервые успешно проводит операцию по удалению пациенту опухоли на шее с применением анестезии.

Мортон, правда, был не первым, догадавшимся об удивительных возможностях некоторых химических веществ. С точки зрения дальнейшего развития темы, глубоко символической фигурой является его учитель, Хорас Уэллс: первый анестезиолог и первая жертва анестезии. Еще за год до Мортона он провел публичный опыт по вырыванию зуба больному, анестезированному закисью азота, однако опыт провалился из-за того, что больной во время операции ужасно кричал, как позднее выяснилось – не от боли, но от страха. Как бы то ни было, чувствуя себя опозоренным Уэллс ушел из медицины, пристрастился к нюханию хлороформа и в конце концов взрезал себе вены, предварительно проанестезировав себя парами последнего.

Введение анастезии в медицинскую практику обозначило общецивилизационный антропологический сдвиг:

По справедливому замечанию одного из современных анонимных интернет-авторов: «В конечном счете, врачевание достигло того, чего раньше нельзя было и вообразить: освобождения от векового господства боли над человечеством. И в некотором смысле, само это изобретение было лишь меньшей частью этого освобождения. Настоящей вехой, проявившейся в тот день в Бостоне, стал момент, когда культурное развитие, наконец, поравнялось с химическим» ⁵. Иными словами, именно тогда, поясним мы, поврежденность падшей человеческой природы как бы соразмерно компенсировалась достижениями технического прогресса. Человек не перестал быть падшим, но словно бы вернул себе (точнее решил, что вернул себе) свойства первозданного Адама.

Теперь нет нужды подробно рассказывать историю победоносного шествия анестезии по миру. Сегодня наша жизнь не представима без нее, и постоянно расширяются не только возможности, но и область ее применения. Точнее сказать, что тех областей, куда анестезия не достигает, практически не осталось.

То правда, что какое-то время еще раздавались слабые голоса тех врачей, которые считали, что «боль играет важную роль в сохранении жизни» ⁶; и что «лишь в феврале 1957 года Римский Папа Пий XII подтвердил, что «христианский долг отрешения и внутреннего очищения не является препятствием для применения анестезии» ⁷. Как бы то ни было, сегодня господство анестезии можно считать всеобщим и универсальным: современный человек вполне может быть назван «человеком анестезированным», человеком обезболенным. Причем анестезия прочно овладела не только телесной, но и душевно-духовной природой человека, чему свидетельством является бесчисленное количество предлагаемых современному человеку в том или ином виде анестизирующих душевную боль антидепрессантов и иных такого же рода средств. Последствия этого факта, безусловно, трагичны для человека. Привычка к душевному обезболиванию приводит либо к не способности перенести то, что обезболиванию еще не поддается, либо к нежеланию терпеть без обезболивания что бы то ни было вообще.

Если же к области страдания отнести еще и муки совести, то станет очевидным, что господство анестезии не могло существенным образом не сказаться и на нравственном облике современного человека

Именно тем же господством анестезии объясняется, например, и все большее одиночество современного человека, ведь общение даже с самыми близкими нам по крови или по духу людьми неизменно чревато болью и страданием.

Действительно, прикасаясь к предмету или к человеку, я испытываю его прикосновение к себе. С этой точки зрения наше взаимное прикосновение есть со-прикосновение в равной степени для каждого из нас. Однако при этом прикосновение к чужой ране безболезненно для меня и наоборот: прикосновение к моей ране безболезненно для другого. Таким образом, акт соприкосновения (физического или душевного) всегда потенциально чреват для меня либо собственной болью, либо необходимостью принять в соображение чужую боль, то есть со-страданием, которое есть в свою очередь страдание для меня самого. Вполне понятно теперь, что с точки зрения «человека анестезированного», если невозможно обезболить акт общения, то лучше отказаться от него совсем.

Кроме того, страх боли, нежелание и неумение переносить боль своим следствием имеет нетерпение, как важнейшую характеристику человека анестезированного.

Нет необходимости доказывать, что дар терпения, как и дар страдания, является необходимым условием спасения – в терпении вашем стяжите души ваша (Лк. 21: 19). Иными словами, многозначное понятие стяжания души включает в себя деятельное и терпеливое, созидающее навык исполнение Христовых заповедей. А значение последних, также вне всяких сомнений, не ограничивается внешним запретом или наоборот призывом к действию.

Заповеди Христовы суть внутренняя структура и изначальный проект человека, как образа Божия и существа, в котором духовное определяет телесное, а не наоборот. Их исполнением, душа стяжавается, созидается такой, какой ее задумал Господь; их забвением или преступлением – разрушается, как всякая нарушившая внутренние законы своего существования тварная сущность.

Нет жизни по заповедям без терпения, нет терпения без благодати. Однако для не знающего и не ищущего благодати современного человека этот дар подменяется проанестезированным нетерпением, оборотной стороной которого, очевидно, должны стать все сокращающиеся периоды между приемами анестезии и все большая неспособность обойтись без нее.

Сегодня миф об Орфее и Эвридике должен быть прочитан прежде всего как миф о нетерпении: Орфей был нетерпелив и, оглянувшись, потерял Эвридику – душу.

Действительность оправдывает и превосходит здесь самые худшие предположения.

Браки распадаются из-за обид по мельчайшим бытовым поводам.

Подростки кончают жизнь самоубийством, получив плохую оценку в дневнике или не обнаружив достаточного количества лайков под своими фотографиями в соцсетях.

«По данным ВОЗ к 2020 году депрессия выйдет на первое место в структуре заболеваемости и будет отмечаться у 60% населения, а смертность от тяжелых депрессий, зачастую приводящих к суицидам, выйдет на 2 место среди других причин смертности. Причина этого, по мнению экспертов ВОЗ, – утрата традиционных религиозных и семейных ценностей» ⁸. А мы уже выяснили выше, что отказ от религиозных и семейных ценностей – это отказ от терпения и страдания, отказ от непроанестизированной жизни.

Нетрудно также сделать заключение о том, что распространение эвтаназии, которая очевидным образом завоевывает все большую популярность в мире, напрямую связанно с идеей анестезии, подменившей собой идею анастазиса – воскресения.

Наконец, если, по Паскалю, только выбор в пользу страдания может почитаться подлинно свободным выбором, то отказ от страдания есть, следственно, и отказ от свободы. Сознательно и последовательно выбрав анестезию на всех уровнях, современный человек сознательно и последовательно отказался от данной ему Богом свободы.

Таким образом, «человек анестезированный» есть человек, не знающий угрызений совести, не отвечающий за свои желания и поступки, не имеющий терпения, одинокий и боящийся любви.

Таким сделали его право не страдать и обеспечившая это право фактически анестезия. В свою очередь, это право человек вывел из предположения о том, что нынешнее его состояние и есть его естественное изначальное состояние, поддающееся гармонизации естественными же усилиями.

Безусловно, ставя вопрос таким образом, следует отдавать себе отчет в том, что за ним неизбежно следует иной: об отношении к анастезии современных христиан. Если католическая Церковь, как упоминалось выше, уже высказалась по нему, то на Востоке, насколько мне известно, отсутствуют соборные определения по этой проблеме. Очевидно, при этом, что решить ее одним взмахом пера невозможно.

Кто может вместить, да вместит (Мф. 19: 12). Свт. Феофан, которому должны были оперировать глаукому, писал одному из своих корреспондентов: «…я пред операцией трушу крепко. Но ныне слышу, что нашли способ уничтожать чувствительность в оперируемых частях и резать не боясь» ⁹. И в другом письме: «Ныне нашли какой-то кокаин, который заглушает чувство, и оперируемый не чувствует совсем боли» ¹⁰. А про старца Варсонофия Оптинского рассказывают, что за несколько дней до смерти, тяжко страдая, он отказался от услуг врачей и облегчающих страдания лекарств, на все уговоры тех, кто был при нем, отвечая: «Оставьте меня, я на кресте». Пусть такой подвиг непосилен большинству современных христиан, однако и на нас, безусловно, распространяется принцип «страстотерпчества», сформулированный цитированным выше свт. Димитрием Ростовским, согласно которому страдания Церкви продолжают и дополняют страдания ее Главы. Еще раз подчеркну, это не обязательно должны быть страдания за Христа, но обязательно во Христе, ибо, как писал святитель, если даже «не за Христа гонение терпиши, обаче егда терпиши неповинно, и благодариши Бога, и то вмениттися, яко за Христа терпящему» ¹¹.

Итак, на вопрос, надо ли облегчать страдания людей? – должен следовать однозначный ответ – безусловно, надо: и облегчением им физической боли и со-страданием, которое есть разделение страданий с страдающим. Тот же святитель Димитрий приводил пример мученицы Натальи, прославленной Церковью в лике мучениц не за собственные страдания, но за сострадание близким. И если сегодня у всех на слуху истории с людьми, покончившими с собой из-за нестерпимой боли, не получив необходимых обезболивающих лекарств, то я бесконечно далек от мысли оправдывать тех, по чьей вине это произошло. Однако нам, христианам, надо знать и помнить, что и эти нестерпимые боли суть следствие того же прогресса, который когда-то создал анастезию, а теперь научился продлевать жизнь падшего человека дальше ее естественных пределов, перейдя за которые тот и вынужден терпеть сверхъестественные мучения. Нам надо напоминать друг другу о высоком смысле страданий во Христе, о необходимости принять дар страдания для того, чтобы прожить полноценную жизнь. А чтобы слова наши звучали убедительно, как можно скорее учиться этому самим.