Константин Михайлович! Вы возглавляете на Богословском факультете целое образовательное направление: подготовку бакалавров и магистров религиоведения. Если необходимость присутствия в структуре факультета кафедр философии вообще и философии религии в частности не вызывает особых вопросов, то существование отдельного образовательного направления «религиоведение» в рамках Богословского факультета такие вопросы вызывает. В чем смысл этого проекта, особенно с учетом того, что аналогичное направление подготовки реализуется на Миссионерском факультете нашего вуза?

На самом деле, даже необходимость наличия на факультете такой кафедры не вполне очевидна. Строго говоря, за рамками направления «религиоведение» кафедра ведет один или два курса. Например, курс «Религиоведение» для богословов длится один семестр – это почти что ничего. Мне представляется, что наличие в структуре факультета отдельного образовательного направления и отдельной кафедры – это явления взаимообусловленные. Связаны они с необходимостью научной контекстуализации богословия в нескольких аспектах. С одной стороны, наши будущие богословы должны представлять себе место христианства и в общей истории религии, и в современной общественной и культурной действительности. С другой стороны, религиоведение является некоторым естественным дополнением для богословия: оно изучает тот контекст, в котором «живут и работают» богословские идеи. Поэтому мне представляется весьма полезным, когда студенты-богословы и студенты-религиоведы взаимодействуют друг с другом. Помимо этого, в академической среде тот факт, что Богословский факультет активно участвует в междисциплинарном взаимодействии, заставляет относиться к богословию с большим пиететом.

Все-таки все указанные Вами задачи, помимо, возможно, последней, можно реализовать и при условии локализации всего направления «религиоведение» на Миссионерском факультете. Проект, кстати, особенно интересный с точки зрения оптимизации расходов…

Это немного разные вещи.

На Миссионерском факультете, на мой взгляд, религиоведение всегда будет носить скорее апологетический, чем исследовательский характер.

Вы хотите сказать, что религиоведение на факультете, готовящем пастырей для Церкви, более конфессионально нейтрально, чем религиоведение на факультете, готовящем не богословов, а религиоведов?

Понятно, что я исхожу из своего видения задач обоих факультетов. Если Миссионерский факультет имеет своей задачей миссию и катехизацию, то он, очевидно, должен подчинять этим задачам и развиваемые в его рамках специальности: снабжать своих выпускников — миссинеров и катехизаторов — определенной системой аргументов, в том числе, базирующихся на религиоведческом материале. Задачи Богословского факультета мне представляются более теоретическими. Они состоят в изучении и осмыслении текущей ситуации и в обосновании академических претензий богословия в связи с этим.

Вы сейчас затронули одну из тем, поднятых в интервью с новым деканом нашего факультета: по его словам, основной «заказчик» богословского знания в современной России – это Русская Православная Церковь.

Это, безусловно, так. Хотя это знание объективно нужно и государству, и обществу.

А каков основной «заказчик» религиоведческого знания? Особенно учитывая то, что, по словам отца Павла, даже объективная потребность в научно-богословском знании недостаточно осознана в нашей Церкви. Огрубляя проблему: где работать религиоведу, окончившему наш факультет?

Разрыв между объективной потребностью в научном знании и осознанием этой потребности безусловно есть – отец Павел абсолютно прав. Этот разрыв есть не только в Церкви. Он есть и в государстве, и в целом в обществе. К сожалению, и государственный чиновник, и общественный деятель, и церковный иерарх или сотрудник, сталкиваясь в своей деятельности с религиоведческой проблематикой, зачастую предпочитают ориентироваться не на серьезное научное знание, а на обыденный опыт и свою управленческую практику. Это константа нашей жизни. Как менять эту ситуацию? Вопрос сложный. Я думаю, что тут нужна долгая разъяснительная работа. Увы, но форсировать процесс могут кризисные ситуации, вроде той, которая сейчас сложилась вокруг некоторых направлений в исламе. Тут уж сама жизнь потребует серьезной аналитики и обсуждения ситуации на высоком научном уровне.

Что же касается объективной потребности, то, на мой взгляд, основная задача религиоведения на Богословском факультете – это экспертная поддержка богословских исследований. Разумеется, этим наши цели не исчерпываются. Мы ведем целый ряд исследований, результаты которых могут быть важны и интересны и для Церкви, и для государства, и для общества. У меня есть своя точка зрения относительно того, зачем религиоведение нужно Церкви. Несколько упрощая проблему, можно сказать, что

богословие изучает церковную реальность, какой она должна быть, а религиоведение изучает религиозную реальность, как она есть.

Соотношение этих двух аспектов и определяет потребность богословия и религиоведения друг в друге.

Значит ли это, что предмет исследования богословия и религиоведения не совпадает? Многие Ваши коллеги с этим не согласятся. Хотя бы потому, что в паспорте специальности «религиоведение» указано, что теологические учения являются объектом религиоведческого исследования.

Последнее все-таки в значительной мере обусловлено историческими условиями, в которых богословие оказалось в постсоветский период: богословие отсутствовало в перечне научных дисциплин, а религиоведение до сих пор считается философской дисциплиной, недифференцированной от философии религии. Последняя, очевидно, имеет дело с теологическими концептами, как своего рода метадискурс. Наука о религии также может ими заниматься, но она исследует их не потому, что эти концепты составляют основу церковной веры (как теология), а в силу того, что они функционируют в социальном, культурном и историческом контекстах. Когда эти концепты входят в сознание реального верующего, они и становятся предметом религиоведческого рассмотрения.

Сейчас уже стартовала абитуриентская кампания. В связи с этим вопрос: какова, с Вашей точки зрения, должна быть мотивация у человека, поступающего на направление «религиоведение» Богословского факультета ПСТГУ, кого бы Вы хотели видеть среди наших будущих студентов?

Мы постоянно обсуждаем этот вопрос. В магистратуре даже есть специальный курс – «Возможности карьеры религиоведа». В рамках этого курса мы приглашаем к студентам наших успешных коллег. Надо сказать, что «наполнение» этого курса вызывает у нас определенные трудности – мы хотим показать нашим студентам весь набор возможностей для карьерного роста, не ограничиваясь лишь научными перспективами: очевидно, что учеными станут не все наши выпускники. Помимо науки, в зависимости от своих склонностей, человек может избрать, например, работу в СМИ (церковные и светские, бумажные и электронные)…

Для этого есть журфак МГУ…

Там человека научат быть журналистом, а религиоведческое образование даст ему возможность осуществлять качественную аналитику в религиозной сфере. Есть перспективы для работы в государственных структурах, где существуют отделы, занимающиеся религиозной проблематикой, где нужны квалифицированные сотрудники, обладающие качественной религиоведческой базой, в общественных организациях. Здесь наши выпускники, являясь церковными людьми, могут, помимо прочего, помочь «инсайдерским» взглядом на ту или иную проблему в церковной перспективе.

А возвращаясь к абитуриентам — меня волнует не балл ЕГЭ, а заинтересованность и, отчасти, культурный кругозор.

Если это есть — есть основа для профессионализма в будущей работе, есть на что ложиться высшему образованию.

Направление «религиоведение» реализуется, в частности, на Философском факультете МГУ. Чем предпочтительнее наши выпускники?

Во-первых, определенные вакансии для специалистов в области религиоведения существуют в самой Церкви – нужно взаимодействовать как с государственными структурами, контактирующими с религиозными сообществами, так и с самими этими сообществами. Очевидно, что наши выпускники, лучше ориентирующиеся во внутрицерковной жизни, предпочтительнее для работы в церковных структурах, чем их коллеги из МГУ. У них нет того, что есть у нас – изначальной интегрированности в церковную жизнь и фундаментальной богословской подготовки.

Вам возразят, что при таком подходе Ваши исследования окажутся необъективными. Это дежурный аргумент в устах многих религиоведов советской школы: религиозно-практикующий человек не может объективно исследовать свою религиозную традицию.

Сейчас, к счастью, в таком виде этот аргумент высказывается уже весьма редко. Его же очень легко вернуть оппоненту: а разве внешний наблюдатель будет более объективен? У него разве нет собственного мировоззренческого бекграунда, влияющего на его интерпретации наличных фактов? К настоящему времени такой обмен «ругательными» аргументами в серьезном научном сообществе сведен к сугубо техническим вопросам: к обсуждению методологического аспекта проблемы «инсайдер/аутсайдер». Причем давно установлено, что

лучше всего инсайдер и аутсайдер работают в паре.

Взгляд изнутри конфессии, нетождественный взгляду богословскому, полезен для внешнего исследователя, и обратно: для самой конфессии бывает полезным учитывать, как она выглядит, с точки зрения внешнего наблюдателя.

Вы сейчас отметили, что особенностью отделения религиоведения на Богословском факультете ПСТГУ является его изначальная интегрированность в церковную жизнь. Означает ли это, что путь обучения на нашем отделении религиоведения закрыт для людей неверующих или для лиц, придерживающихся неправославных или нехристианских религиозных взглядов?

Думаю, что нет. Хотя бы в силу формальных вещей: мы имеем государственную аккредитацию, принимаем к обучению студентов на основании ЕГЭ, а значит, мы просто обречены на некоторый мировоззренческий плюрализм. Я не вижу в этом ничего плохого. Вы обсуждали с отцом Павлом эту проблему, и я, в целом, согласен с его точкой зрения. Приходящий к нам для обучения нецерковный человек, как правило, или уживается с нами и получает определенную пользу от того, что изнутри узнает церковную жизнь (причем как в ее позитивных, так, возможно, и в негативных аспектах), или со временем уходит от нас, поняв, что обучение у нас для него не подходит.

Любое взаимодействие двухстороннее. Не превысит ли со временем число нецерковных студентов некоторую «критическую массу», в результате чего наш факультет уже не сможет по сути считаться христианским и православным заведением? Не станет ли факультет тем местом, где студенты не приобретают и углубляют веру, а, напротив, теряют ее, в том числе и через общение со своими неверующими товарищами?

Прежде всего, я не думаю, что мы когда-нибудь достигнем такой «критической массы». Все-таки слова «православный» и «богословский» на нашей вывеске являются хорошим фильтром, «отпугивающим» людей, негативно настроенных по отношению к Церкви. При этом, по моим наблюдениям, феномен потери веры и без того существует среди наших студентов. Это риск, связанный с любым образованием.

Образование, которое никак не изменило мировоззрение человека, получившего это образование, мне представляется бессмысленным.

Если на последнем курсе человек имеет такое же представление о Боге, мире и человеке, какое он имел на первом курсе, то он впустую потратил четыре или даже шесть лет своей жизни. Потеря веры является крайней формой такой неизбежной трансформации. Все же такие случаи сравнительно редки, хотя многие ребята сталкиваются с такой проблемой, но все-таки внутри себя ее со временем изживают.

Один из способов борьбы с такой опасностью – это сглаживание острых углов в учебных пособиях и читаемых лекциях. Классический пример –некоторые семинарские учебники по истории Церкви, где многие непростые вопросы обходятся стороной. Насколько перспективен такой путь?

Такой подход мне кажется мало перспективным, хотя он и работает с некоторыми людьми. Люди разные: то, что подходит одним, не годится для других. Кто-то взрослеет в таком темпе, что вполне укладывается в схему, при которой в бакалавриате ему не рассказали о некоторых аспектах личной жизни и политической деятельности императора Юстиниана, зато когда ему рассказали об этом в магистратуре, для него это не стало проблемой. Кто-то, напротив, может воспринять подобный подход, как попытку обмана, злонамеренное стремление что-то скрыть от него, что, в свою очередь, спровоцирует бунт. Более продуктивным мне видится честное обсуждение болезненных вопросов, причем не только на семинарах, но и в беседах со священниками, которые могут предложить не только научно-богословское, но и церковно-пастырское осмысление этих проблем.

В беседе с отцом Павлом мы затронули вопрос подготовки бакалаврского дипломного проекта: с одной стороны, требование новизны, с другой стороны, трата времени на подготовку дипломной работы в ущерб изучению базовых богословских дисциплин. Отец Павел сказал, что возможность соблюсти необходимый баланс заключается в снижении минимальных требований, предъявляемых к бакалаврскому диплому. Какова Ваша точка зрения на эту проблему?

Изначально мне такие разговоры о снижении требований к диплому не нравились. Но при условии, что речь пойдет о снижении именно минимальных требований, требований «на тройку», как об этом и говорит отец Павел, я, пожалуй, готов с этим согласиться. Если в работе нет плагиата и хотя бы в минимальной степени присутствует аналитика, то за такую работу можно поставить удовлетворительную оценку. С одной стороны, есть некоторый базовый минимум, а с другой – и отец Павел об этом тоже говорил, должна появиться система стимулов для более самостоятельной и более качественной научной работы наших студентов.

Снижение минимальных требований всё равно, как правило, приводит к снижению требований, предъявляемых к работам, претендующим на более высокие оценки. А кроме того, даже сейчас оценка «удовлетворительно» крайне неохотно ставится за дипломный проект. Не приведет ли чаемое снижение минимальных требований к значительному проседанию общего качества выпускных работ и положительному оцениванию откровенно неудовлетворительных дипломов?

Такая опасность, к сожалению, есть всегда. Но все-таки мне кажется, что неудовлетворительная работа вообще не должна допускаться до защиты, а основная причина «двойки» на защите – это обнаружение в работе плагиата.

А какой должна быть мера жесткости промежуточных аттестаций студентов? С одной стороны, жесткие промежуточные экзамены могут привести к тому, что к третьему курсу мы останемся без студентов, а с другой стороны, излишний либерализм приводит к выпуску некомпетентных специалистов…

Мне кажется, что мера жесткости на аттестации или экзамене и, как следствие, вопрос о том, когда следует принимать решение об отчислении конкретного студента – это очень ситуативная вещь. Такие решения должны приниматься индивидуально в каждом случае.

Здесь в разговор вмешивается присутствующая в комнате Ксения Александровна Колкунова, преподаватель кафедры: из-за такого подхода студенты ничего не делают. А после того, как они получают заслуженную «двойку», они идут к Вам и Вы проставляете им удовлетворительную оценку. Неуспевающих студентов нужно отчислять!

Иногда, если мы имеем основания ожидать от человека хороших перспектив в иной области, можно закрыть глаза на то, что он чего-то не знает по конкретному предмету. Можно удовлетвориться каким-то минимумом знаний по проблемному для него предмету. Иное дело, когда человек ничего не знает и не хочет узнавать. Таких студентов, естественно, следует отчислять.

Константин Михайлович, в заключение нашей беседы позвольте попросить Вас сформулировать одной фразой, в чем смысл существования отделения религиоведения на Богословском факультете ПСТГУ?

Смысл в контекстуализации богословского знания, установлении его связей со светской наукой и экспертной поддержке в анализе актуальной религиозной ситуации.

Благодарю Вас за интересную беседу, и успехов Вам в развитии важного для факультета и университета в целом учебного и научного направления!